Лунный зверь - [9]

Ответа не последовало.

— Какими они вышли?

Тишина в ответ.

— Что ты узнал такого, что изменило твою точку зрения? Ты что, узнал нечто, касающееся того, кто стоит за всей этой историей?

Пендрейк с болью подумал, что, наверное, ему нужно было наплести что-нибудь в своем письме, а не делать глупые компромиссные заявления. То, что он сообщил, лишь еще больше возбудило их любопытство и послужило причиной этого столь яростного допроса.

— Позволь мне поговорить с ним, Хоскинс. — Пендрейк почувствовал облегчение, когда заговорил комиссар Блейкли. Уж лучше иметь дело с незнакомцем. Хоскинс пожал плечами, устраиваясь на диване, и, заметно нервничая, закурил сигарету.

Великан начал холодным и решительным тоном:

— Я думаю, что мы имеем дело с психологическим неврозом. Пендрейк, вы помните, что примерно в 1956 году один парень заявил, что у него есть двигатель, который получает энергию из воздуха? Когда репортеры исследовали его машину, то они обнаружили тщательно запрятанный аккумулятор. А потом, через два года, — продолжал комиссар холодным решительным тоном, — одна женщина утверждала, что видела русскую подводную лодку в озере Онтарио. Ее история становилась все более и более неправдоподобной по мере роста масштабов исследований, проводимых военно-морскими силами, и в конце концов она призналась, что все это выдумала, чтобы привлечь к себе интерес друзей, а когда дело закрутилось, у нее уже не нашлось решимости признаться сразу в правде. Ну, а в вашем случае я считаю, что вы поступаете умнее их.

Это оскорбление вызвало кривую усмешку на лице Пендрейка. Он стоял, смотрел в пол и почти безучастно выслушивал обрушивающиеся на него словесные нападки. Он ощущал себя где-то далеко-далеко от этого рокочущего голоса и был ошеломлен, когда две огромные руки схватили его за лацканы пиджака, в лицо воинствующе уткнулось красивое бородатое лицо, а оглушающий голос рявкнул:

— Это правда, не так ли?

Пендрейк думал, что он спокоен. Он не испытывал гнева, когда одним нетерпеливым движением головы разорвал двойную хватку здоровяка, схватил его за воротник пальто и вынес его, брыкающего и удивленно вопящего, в коридор и вытолкнул за дверь с сеткой на веранду. Еще мгновение — и Блейкли оказался на травянистом газоне. Там он вскочил на ноги и что-то проорал благим матом. Но Пендрейк уже отвернулся. В дверях он столкнулся с Хоскинсом. Тот был в пальто и в шляпе. Он сказал ровным голосом:

— Вот о чем я должен напомнить тебе… — Он произнес речитативом слова присяги на верность Соединенным Штатам. И он так и не узнал о своей победе, потому что спустился по лестнице и больше ни разу не обернулся. Такси, которое дожидалось их, умчалось прежде, чем Пендрейк успел осознать, какую перемену вызвали в нем последние слова его друга.

Этой же ночью он написал письмо Элеоноре. На следующий день он в указанный час — 15.30 — отправился вслед за письмом. Когда дверь большого белого дома открыла толстушка-негритянка, у Пендрейка на мгновение создалось впечатление, что сейчас ему скажут, что Элеоноры нет дома. Но нет, его провели по знакомым коридорам в сорокафутовую гостиную. Венецианские шторы на окнах были закрыты, и Пендрейку понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть в сумраке очертания фигуры стройной молодой женщины, поднявшейся навстречу ему.

Из темноты он расслышал ее голос, резкий, такой знакомый, вопрошающий:

— Твое письмо многое оставило необъясненным. Однако я в любом случае собиралась встретиться с тобой, но никогда не думала, что так. Так что же мне угрожает?

Теперь он мог ясно разглядеть ее. И на мгновение он только и мог, что стоять на месте, пожирая ее глазами — ее стройное тело, каждую черточку ее лица, ее темные волосы, обрамлявшие его. Он вдруг понял, что она покраснела под его испытывающим взглядом. И он торопливо начал свои объяснения:

— Я собирался выйти из всего этого дела. Но как раз в тот момент, когда, после того, как я выкинул из дома Блейкли и мне казалось, все на том и закончится, мой бывший армейский друг Хоскинс напомнил мне, что я присягал на верную службу своей стране.

— Ого!

— Для твоей же безопасности, — продолжал он, уже более решительно, — ты должна на какое-то время уехать из Кресцентвилля и затеряться в безграничном Нью-Йорке, пока все это дело не будет закончено.

— Ясно! — Взгляд ее темных глаз ничего не говорил. В ней ощущалось какое-то странное напряжение, она даже уселась в кресло. Наконец Элеонора спросила: — Голоса тех людей, мужчины с пистолетом и того, кто звонил, какими они были?

Пендрейк подумал, прежде чем ответить.

— У одного был голос молодого человека. У второго — пожилого человека.

— Нет, я не это имела в виду — а особенности речи, тон, степень образованности.

— А! — Пендрейк уставился на нее, а потом произнес, растягивая слова: — Я не думал об этом. Я бы сказал, что они были очень образованными.

— Англичане?

— Нет. Американцы.

— Вот это я и хотела узнать. Значит, никакой примеси иностранного?

— Ни малейшего акцента.

И теперь они оба, как вдруг понял Пендрейк, почувствовали себя спокойнее. Его восхитило то, с каким хладнокровием она встретила сообщение об угрожавшей ей опасности. В конце концов, ведь она не подготовлена была противостоять физической расправе. Прежде, чем он успел продолжить эту мысль, она спросила: