Лунный свет - [16]

Глядит, зардевшись, Кремль зубчатый

Сквозь призму неподвижной мглы.

Над серыми его зубцами

Кресты и вышки и орлы

Горят пурпурными огнями,

И утро с розовым лицом

Стучится в ставни кулаком:

«Вставай, лентяй! вставай, затворник!»

И просыпается Камков.

Уже к нему с вязанкой дров

Ввалился неуклюжий дворник.

Вот он на корточках сидит

Перед заслонкою; трещит

Под пальцами его береста,

И печка топится.

«Мороз-то

Какой Бог дал, – такой лихой,

Что инда жгет.

– А что, большой?

– Да так себе, изрядный; галка,

И та, вишь, мерзнет на лету.

Камков (ему как будто жалко,

Что птицу вольную, и ту

Не пощадил мороз проклятый),

Облокотясь одной рукой

На край своей подушки смятой,

Хандрит, и кажется ему,

Что он похож на инвалида,

Что он не может ни к кому

Пристать, как каторжник без вида,

Тайком покинувший тюрьму;

Что предаваться увлеченьям

Не смеет он, и на себя

Глядит герой мой с сокрушеньем,

И мыслит: черт возьми тебя,

Камков! ты никуда не годен.

Вот, погляди: мужик, сей раб,

И так здоров, а ты свободен,

И непростительно так слаб.

Да я б дрова колоть, да я б

Таскать тебя заставил воду,

Чтоб ты здоровую свободу

Благословлял.

Ну, словом, мой

Герой встал левою ногой.

Так он хандрил. – Конечно, это

Хандра минутная была,

Но иногда она вела

Его к стихам; произвела

Его для многих в чин поэта,

Хоть элегических стихов

Своих терпеть не мог Камков.

Блажен, кто с раннею зарею,

Или к полуденной поре,

Проснувшись с свежей головою,

Не спросит: что-то на дворе?

Какая-то теперь погода?

Кому и счастье и природа

Равно всегда благоволят;

Кто сильно молод, иль богат;

Кому в минуты пробужденья

Мечта пророчит наслажденья,

Поет ему: ты мой жених,

Сердечный, милый, ненаглядный,

Тебя на крыльях золотых

Я унесу в чертог нарядный:

Там посреди зеркальных стен

Я проведу тебя украдкой

И положу в истоме сладкой

У трепетных ее колен.

Или поет: мой друг, сегодня

Лети на биржу, да бери

С собою акций пук, да ври

Бессовестней как можно, и

Авось для праздника господня

По-прежнему кого-нибудь

Я помогу тебе надуть,

И будешь ты богаче вдвое,

И разжиреешь на покое.

Или поет: начальник твой

Тебе сегодня улыбнется…

Недаром у тебя так бьется

Сердчишко; ты любимец мой;

Поверь, что у слепой Фемиды

Есть на тебя большие виды,

И накануне именин

К тебе слетит желанный чин.

Итак, друзья, блажен, кто грешен

Без ссоры с золотой мечтой;

Кто ласкою ее утешен,

Тот, верно, левою ногой

Не встанет с утренней постели,

Не скоро сбросит свой халат,

И ни морозы, ни метели

Его блаженства не смутят.

Камков не долго оставался

В своем халате, потому

Что было некогда ему.

Он брился, мылся, одевался:

Ну, словом, выехать спешил.

Едва-едва он не забыл,

Что ровно в десять начинался

Урок, что целый пансион

Девиц учить обязан он;

Что ученицы молодые

Нетерпеливы, что иные

С утра долбят: Платон, Сократ,

Перикл, Софокл, Алкивиад,

И так долбят, и так спешат,

Что даже, не доевши булки

За чаем, посовали их

В кармашки фартучков своих.

Камков, как вижу я, прогулки

В Афины с ними совершал,

Их юность в древность посвящал.

Вот мой герой напился чаю,

И не в Афины едет, – он

На ваньке едет к Ермолаю

В вышереченный пансион,

Туда, где, помавая бровью,

Не раз он с жаром говорил.

Где платонической любовью

Две-три шалуньи заразил,

И тем заставил их смириться,

Сидеть прямее, не болтать,

За ним в Элладу улетать,

И чуть не взапуски учиться.

Увы! подснежные цветы,

Прощайте!., выросла крапива,

Дурман, цикорий, хмель для пива;

Деревья, травы и кусты

Уже блестят в нарядах лета, —

Прощайте, детские мечты!

Вы позабыты в шуме света

Под веяньем житейских гроз,

Страстей, борьбы, забот и слез.

Из пансиона к молодому

Барону едет мой Камков

(Хоть он и не совсем здоров);

Но к баронессе, даже к дому

Ее, невольно как-то он

Привык, заметно окружен

Предупредительным вниманьем

Хозяйки: – мог он там курить,

Входить в гостиную, – смешить,

Пугать хандрой, иль отрицаньем

Житейских всяких пустяков.

Так незаметно мой Камков

Стал баронессе тем приятен,

Что был и прост, и непонятен:

Ей нравиться не прилагал

Он ни малейшего старанья,

А потому и привлекал.

Ее намеки иль признанья

Полушутливые (давно

Другой бы понял их: одно

Из них мы слышали на бале)

Его нисколько не смущали;

Ее приязнь он принимал

За симпатию убеждений,

Других же тайных побуждений

Покуда не подозревал.

Так ездя на урок с урока,

В науке жизни недалеко

Ушел ученый мой поэт;

Но, говорят, кто с юных лет

Немецкой мудростью напудрен,

Не может быть не целомудрен.

Попробуйте вообразить,

Положим, Гегеля – Фоблазом,

Иль Канта – Казановой, – разом

Поймете вы, что совместить

Такие типы высший разум

И тот не в силах. Только брак

И может сочетать с наколкой

Философический колпак;

И если кофе и табак

Сольются запахами, – смолкой

Их дух не выкуришь никак.

Не странно ль! – Эти замечанья,

Поздней, в час горького признанья,

От самого Камкова я

Подслушал. – Самого себя

Он не щадил нисколько. С этим

Глумленьем над самим собой

Он был (мы от себя заметим)

Гамлетом с русскою душой.

И вспомним кстати, что Гамлета

Тургенев громко освистал.

Но кто же, кто им не бывал

Из тех, кто мыслил и страдал,

Кто раболепно не склонял

Колен пред идолами света,

Кто сердце честное ломал

Об их железный пьедестал,

И кончил тем, что притворился

Юродивым, или смирился?..

От баронессы мой герой

Спешил обедать то в кофейной,