Лунный пёс - [5]

Лёвка продемонстрировал Серёгину побелевшие костяшки на волосатом, отчаянно стиснутом кулаке, не глядя швырнул в рот ещё рюмку «продукта», зарычал, поймал носом очки и унёсся в дом за бараниной, морковкой и луком.

Приготовление плова действительно заняло полных три часа и закончилось под далеко не первыми звёздами, но Серёгину эти три часа запомнились скверно. Ну то есть да, он таскал дрова, подгребал угли, зачем-то держал на весу полупудовую крышку… Однако самым ярким воспоминанием так и осталась та самая рюмочка, которую Лёвка время от времени наполнял божественным эликсиром и вкладывал ему в руку:

— Вздрогнем, старик.

И ещё другой тост:

— Чтоб все они сдохли.

Кто такие «они» и чем именно провинились, не уточнялось, но тост Серёгину нравился. Должно быть, воздействовал на подсознательные архетипы.

А потом была большущая миска раскалённого, нечеловечески вкусного плова, безо всякой выпивки способная уложить наповал любого проглота. Серёгин самоотверженно очистил её до последнего пропитанного ароматными соками зёрнышка, но на том его силы закончились сразу и бесповоротно. Некоторое время он вдумчиво созерцал лампочку над дверью домика, куда с ворохом грязной посуды ушёл Лёвка, и по ходу его раздумий расстояние до двери становилось всё непреодолимей, зато деревянная скамейка, на которой Серёгин сидел, казалась всё милей и уютней. К тому же угли, вытащенные из-под казана, не вполне прогорели и так славно светились в темноте, распространяя тепло… Кончилось тем, что Серёгин закинул на скамейку ноги и решил подождать приятеля в лежачем положении.

Тёмная вода сомкнулась над его головой прежде, чем эта самая голова успела лечь на согнутый локоть. Лёвка выглянул из дому, оценил ситуацию и накрыл похрапывающего одноклассника старой дублёнкой, висевшей в доме на вешалке.

Сны Серёгину снились редко. А может, и не редко, только он их успевал забыть ещё до пробуждения. Эта ночь стала со всех сторон исключением. Ему приснилась та сука с автобусной остановки, и он, как положено, совсем не удивился её чудесному появлению в дачном посёлке. Во сне она была гораздо красивее, чем наяву. Серебристая вместо грязно-серой, с муаровой лоснящейся шерстью… Она деловито обошла импровизированный очажок, обнаружила и подобрала толику плова, упавшую с Лёвкиной шумовки…

Потом заметила лежавшего на скамейке Серёгина, подошла и долго обнюхивала…

Заглянула ему в глаза, сочувственно вздохнула…

И вдруг цапнула за руку, свисавшую из-под дублёнки.

Серёгин заорал — не столько от боли, сколько от обиды, неожиданности и испуга. Заорал… и проснулся.

Было уже совсем светло, громко пели предрассветные птицы, а прямо перед Серёгиным, облизываясь и глядя ему в глаза, стояла псина. Косматая, нечёсаная, седоватая… Ещё он увидел свою правую кисть и кровь, густо капавшую с пальцев.

Серёгин вскинулся на скамейке и за неимением более подходящего оружия хлестнул по собаке дублёнкой:

— Пошла, зараза!..

Теоретически любой пёс беспомощен перед решительным человеком, даже самый что ни есть отмороженный ротвейлер или кавказец. Практически — все мы побаиваемся оскаленной пасти. Серёгин, до конца ещё не выскочивший из сна, силился лихорадочно сообразить, что же делать, если эта тварь вздумает опять его укусить. Сука, впрочем, на конфронтацию не пошла. Взвизгнув, увернулась от повторного взмаха дублёнкой, суетливо шарахнулась, как-то сразу оказалась возле калитки… И скрылась из виду, то ли шмыгнув под решётчатую створку, то ли комочком серого дыма просочившись прямо сквозь прутья. Серёгину, во всяком случае, увиделось именно второе. Чего только не привидится в безбожную рань да с великого бодуна!..

Он досадливо тряхнул головой и немедленно пожалел об этом совершенно лишнем движении. Хотел было крепко потереть ладонями щёки и лоб… Блин, правая кисть продолжала отзываться болью и кровоточить, и уж это-то ему не мерещилось. Чертыхаясь, Серёгин кое-как поднялся на одеревеневшие ноги и поплёлся в сторону дома на поиски йода и бинтов, но с полдороги вернулся. Ему вдруг жутко захотелось есть, наверно, сказывались последствия стресса. Серёгин снял с казана крышку и за неимением ложки зачерпнул остывший плов здоровой рукой.

Вот теперь можно было начинать жить.

Неделю спустя он сидел на лавочке у окраины одного из городских парков и пытался привести в порядок неудержимо расползавшиеся мысли. Это плохо удавалось ему. Он помнил, как Лёвка довёз его на джипе до самого дома и отчалил, настоятельно посоветовав обратиться в травмопункт, но на том связные воспоминания и кончались. Ни домой, ни в «травму» Серёгин так и не пошёл. Домой — потому, что туда идти не хотелось, а к врачам — потому, что они ему были без надобности, всё и так заживёт.

Дальше в его воспоминаниях зиял откровенный провал.

Кажется, весь тот день он бесцельно шлялся по городу, забредая из одного малознакомого района в другой, избегая центральных улиц и почему-то не ощущая особой усталости. Вроде бы несколько раз принимался звонить телефон, но Серёгин с отчуждённым равнодушием слушал электронную трель и не отвечал на звонки. Куда в итоге делся маленький аппарат, он так и не понял. То ли вывалился из кармана, то ли села батарейка и он сам его выкинул за ненадобностью?.. Не то чтобы это имело значение. Гораздо важнее было другое. В какой-то момент он ощутил в мочевом пузыре тяжесть и облюбовал было дерево, но всё-таки усомнился, вспомнил что-то полузабытое и отправился искать туалет. А там, наклонившись хлебнуть воды из-под крана, машинально глянул в зеркало — и при виде собственного отражения его что-то смутно царапнуло. Он встревожился, присмотрелся и обнаружил, что глаза изменили цвет. Из серых сделались карими.