Лунный парк - [113]

Я что-то прошептал, и случился взрыв. Прошептал я совсем не то, чего они ожидали.

Утомленное лицо Джейн помертвело, ослепив меня.

Когда нам сказали, что Робби Деннис теперь официально считается пропавшим, Джейн стала производить звуки, описать которые я не в состоянии, впрочем, как и писатель.

31. Окончания

Писатель задавал мне такие вопросы: Сколько можно держаться за прошлое?

Ты должен решить, стоит ли мир того, чтобы туда возвращаться, но какие у тебя, в конце концов, варианты? Я вот знаю, куда исчез Робби, ты-то знаешь?

Первые дни после исчезновения Робби я провел в больнице и перенес еще четыре операции, настолько искалечена была моя конечность, и все это время вяло барахтался в блаженном омуте морфия. Наконец ногу спасли, и доктора сказали, что я должен быть благодарен за такое чудо, но ни о чем, кроме Робби, я думать не мог. Ничто не могло это вытеснить или отвлечь. Лишь об этом были все наши мысли. Нам оставалось только ждать, а по прошествии времени мы стали ждать без надежды. Почему? Потому что я дал надежде зацепку, в беседе с властями Мидленда предположив, будто сын наш не был похищен, а просто сбежал. Когда меня спросили, чем я могу обосновать эту «гипотезу», я довольно быстро понял, что крыть мне нечем.

Днем пятого ноября я не видел мейлов другим пропавшим мальчикам – или от них? – поскольку компьютер сломался (а когда полиция обыскивала дом после нападения, компьютер в комнате Робби не был обнаружен, хоть я и убеждал их, что видел его), да и признаки тайного сговора (пьяный бред Надин Аллен, игривые перешептывания ребят возле кинотеатра, два ящика Армии спасения, которые я заметил в комнате Робби – никто с уверенностью не мог сказать, исчезла какая-нибудь одежда или нет, – плюс двенадцать посещений «Почтовых ящиков и т. д.» только за октябрь, которые мы общими усилиями насчитали и цели которых я до сих пор так и не осознал) были слишком неубедительными, чтобы зацепиться. Но опять же: какая разница, сбежали они или их похитили? Мальчишки исчезли. Единственное, что было известно наверняка, это что утром десятого ноября Надин Аллен подвезла Робби и Эштона к торгово-развлекательному центру «Фортинбрас» (по словам Надин, у Робби был рюкзак) и купила им билеты на полуденный сеанс.

Неестественно спокойный и как-то зловеще тихий Эштон показывал, что Робби шепнул, будто ему нужно в туалет, и вышел из зала. И больше не вернулся. Никто не видел, чтоб он бродил по центру. И нигде в округе Мидленд его больше не видели. Только писатель видел, как он исчез в свой новый мир.

Джейн казалось, что я не испытываю в достаточной степени ни страха, ни ярости, ей это было непостижимо. Мое отчаяние она называла «отрепетированным». Ее возмущение моей смиренностью привело к тому, что мы – практически сразу – расстались. У нас было только одно утешение: хуже уже не будет. Мне не требовались объяснения, потому что в них обрела бы форму моя никчемность (твоя любовь – притворство, ты заврался, взрослый мужчина, не желающий обременять себя никакими обязательствами, твое небрежение к сексу, отец, который не удосуживался даже обратить внимание на сына). Поначалу события широко освещались прессой и телевидением, но поскольку Джейн отказалась публично демонстрировать материнскую безутешность, что от нее требовали, журналисты скоро потеряли к ней интерес. К тому же вокруг было довольно ужасов посвежее – «грязная бомба» во Флориде, угонщики самолета перебили пилотов, – так что исчезновение сына кинозвезды отправилось на галерку, уступив сцену тому, что становилось будущим этой страны. Для продолжения расследования Джейн наняла частного детектива. (Какого расследования? Мальчики уходят. Робби ушел. Он, как и другие мальчики, сам срежиссировал свое исчезновение.) Джейн замкнулась в себе, а Сара все спрашивала: «А когда вернется Робби?», пока вопрос этот не сыграл против нее и ей не прописали еще таблеток, от которых она впадала в то же бессознательное состояние, что и мать. И хотя я знал, что Робби никогда не вернется, что Робби ушел от нас по собственной воле, я все равно задавал один и тот же вопрос: «Почему?» Писатель нашептывал мне ответы, которые я слушал вполуха, пока не начинал действовать барбитурат: потому что дух его был сломлен.

Потому что ты для него не существовал. Потому, Брет, что в конечном счете ты сам был призраком.

Что касается подробностей нападения, то я их никому не рассказывал (да и кому такое расскажешь?), хотя помню я достаточно, чтобы ежедневно переживать это заново. Всех вроде бы удовлетворила версия, что меня покусала собака, и слишком много было тому доказательств – моя искалеченная нога, кровь на лестнице и на пути в комнату Робби, показания менеджера гостиницы, утверждавшего, что Виктор «очень странно себя вел» и был настолько «неустойчив и непредсказуем», что его пришлось удалить, – чтобы моя история показалась кому-нибудь неправдоподобной. (И она была вполне реальной, ведь я никому не рассказывал, что натворил Терби.) Тем не менее мой рассказ о том, что произошло на улице, о столкновении «рейнджровера» и «450SL», был воспринят со скепсисом. Все, что я помнил об этом эпизоде, ни у кого не вызывало доверия – мол, к тому моменту я уже потерял слишком много крови, и требовать от меня ясных показаний бессмысленно. Когда Энн и Эрл Бишоп позвонили 911 и выбежали к врезавшейся в их дуб машине, других транспортных средств они поблизости не видели. Наиболее реалистичный сценарий происшествия был таков: теряя сознание, я съехал с дороги и налетел на дуб во дворе Бишопов. Подтверждений тому, что в инциденте «могла» участвовать другая машина, было «очень мало» (еле заметные следы кремовой краски), но поскольку ни в этом, ни в соседних штатах кремового «450SL» зарегистрировано не было, мою версию о столкновении списали на издержки памяти вследствие большой потери крови. Другими словами, и машина, и парень, который ко мне приходил, были галлюцинацией. (Писатель только приговаривал: тот парень – ты сам.) «Виктора» тоже не нашли. Вечером того же дня в лесу за домом обнаружили нечто, что полицейские сперва приняли за «освежеванного оленя». Но кровавых следов, ведущих от дома к месту гибели, не было, и значит, напавшая на меня тварь не тащилась со второго этажа через весь дом, по полю да в лес. (Писатель напомнил, что нечто забралось по каминной трубе на крышу. Писатель говорил, что нечто «перелетело» поле.) Ветеринар, осматривавший тушу, определил ее как «койота», которого каким-то образом «вывернули наизнанку». (Я так и не понял, что же там в действительности нашли, но, судя по заключению ветеринара, это был не Виктор.) Обследовавшие место нападения полицейские подтвердили наличие гнезд, но в итоге их сочли «самовыражением» Робби, хотя ни на одном из уроков, которые он посещал в Бакли, не задавали ничего, даже близко напоминавшего подобный проект, но какая, собственно, разница? Какую роль гнезда играли в «несчастном случае» с нашей собакой? Когда я спросил о лежавших в гнездах «объектах», мне сказали, что они были «расколоты пополам» и «пусты» – обыкновенная скорлупа. «А почему вы спрашиваете, мистер Эллис?» – спросили меня с озабоченностью на грани враждебности. (Писатель шепнул, чтобы никто не расслышал: скажи им, кто их высиживал.) И вот еще деталь: когда меня вытащили из «рейнджровера», я был совершенно седой.