Лунный бог - [6]

Еще более непонятно то, как подает Церен фигуру Понтия Пилата, прокуратора Иудеи. Существует два облика Понтия Пилата — исторический и евангелический. Античные историки характеризуют Пилата как «человека несгибаемого и беспощадно-жестокого», известного взяточничеством, насилиями, грабежами, постоянными казнями без судебных приговоров. В евангельском изложении этот жестокий, не терпящий возражений римский деспот, глубоко презирающий подвластных ему иудеев, выступает в виде скептически настроенного, ленивого, циничного, но склонного к милосердию человека. Никакой претории, во двор которой якобы, по свидетельству евангелий, был приведен Иисус для допроса, в Иерусалиме не могло быть, так как резиденция прокуратора Понтия Пилата находилась на побережье Средиземного моря в городе Цезарее. Непонятно, почему в канун пасхи римский наместник решил приехать в Иерусалим, и уж совершенно неприемлем рассказ о том, что, отмежевываясь от происходящего, Пилат, всегда охотно демонстрировавший свое глубокое пренебрежение к иудеям, умыл руки (чисто иудейский обычай). Церен ограничился евангельской трактовкой, не внеся в образ Пилата исторически достоверных черт.

Прежде всего, Понтий Пилат не мог безразлично отнестись к обвинению в том, что Иисус Христос именует себя «царем иудейским». В той обостренной и тревожной политической обстановке, которая была в Иудее, появление бунтовщика, претендующего на престол Иудейского царства, было весьма опасным. Церен считает, что в глазах Пилата самым серьезным обвинением выглядело то, что Иисус призывал уклоняться от уплаты податей и подстрекал народ к мятежу, а не претензия именовать себя царем иудейским. Но ведь если имело место подстрекательство к мятежу, то ясна его конечная цель — восстановление самостоятельного Иудейского царства. Тезис Церена о равнодушном отношении Пилата к притязаниям Иисуса на титул иудейского царя логически никак не увязывается с последующим рассказом автора о бесконечных смутах, связанных с появлением в различных областях Иудеи таких претендентов на царский престол. Церен оставляет в стороне евангельскую сцену суда над Иисусом, которая сама по себе содержит множество несообразностей и ошибок, свидетельствующих о том, что составители евангелий плохо представляли себе реальную картину судопроизводства в Иудее I в. н. э. Известно, что в Иудее существовал судебный орган — синедрион, который заседал в специальном помещении. Никакого суда в доме первосвященника, да еще в присутствии двух первосвященников, не могло быть. Заседания синедриона не могли происходить ночью. В канун праздников и тем более в праздничные дни заниматься судебными разбирательствами было категорически запрещено. А уж в канун пасхи — самого большого праздника иудеев, да еще в течение всей ночи, — это судилище никак не могло иметь место. Церена интересует только конечный результат этого судилища, требование народа «распни его!» и то, что произошло сразу после распятия, так как именно ради объяснения, которое предлагает Церен, и была задумана вся книга.

Чтобы убедить читателя в правильности своей точки зрения, Церен привлекает огромный материал. Кажется, нет страны, народа, племени, древнего или современного, верования или обряда, которое Церен не привлек бы в систему своей аргументации, если в них содержится хоть малейший намек на какую-то связь с культом умирающей и воскресающей луны, с почитанием священных деревьев, камней и т. д. В этом изобилии используемого материала заключаются и сильные, и слабые стороны книги Церена.

Автору удается нарисовать впечатляющую картину глубокой древности и известной общности религиозных представлений, уходящих своими корнями в доисторический, дописьменный период. Он прослеживает неразрывную связь древнейших образов религиозной символики с наблюдением небесных явлений, с лунным циклом, с Млечным Путем. Красной нитью проходит мысль о преемственности религиозных символов, связанных с лунным культом и переходящих из древнейших религий в более усложненном виде в религиозные представления последующих эпох. Стремясь доказать, что культ луны — один из самых древних, Церен без всяких оговорок утверждает, что он зародился в последний ледниковый период, то есть в эпоху палеолита. Между тем самые ранние погребения первобытного человека, дающие повод предполагать начатки религиозных представлений (это признают далеко не все ученые), относятся к эпохе среднего палеолита и принадлежат неандертальцам. Советский археолог А. П. Окладников, открывший погребение неандертальского мальчика в пещере Тешик-Таш (в Узбекистане), высказал предположение, что здесь видны следы зачатков солнечного культа, так как вокруг человеческого скелета в определенном порядке были расположены рога горного козла. Несомненно, что Церен в этом сопровождении увидел бы символ культа луны. Другие же исследователи полагают, что захоронение свидетельствует о зарождении примитивных религиозных представлений, связанных с охотой и начатками погребального культа.

Ни о каких отвлеченных и оформившихся религиозных представлениях, а тем более о развитой религиозной символике у неандертальцев говорить не приходится. В пещерных росписях, сделанных в верхнепалеолитическую эпоху, изображены различные животные (зубры, олени, кабаны), чаще всего — раненные копьем или дротиком. В этих изображениях ученые усматривают следы охотничьей магии, которая способствовала, по убеждению первобытных людей, удачной охоте. Эта точка зрения подтверждается этнографическими данными. У ряда народов был обычай перед охотой рисовать изображение животного, на которого охотник собирался охотиться, и поражать его копьем или палицей. Первобытные люди верили, что после этого охота пройдет успешно. Потребность в применении охотничьей магии служила лишним доказательством тому, что зависимость первобытного человека от окружающей природы была безгранично велика. Человек был еще очень слаб в своей борьбе за существование. Наука установила на основании изучения костных остатков первобытного человека, что около 50 % неандертальцев умирало, не достигнув двадцатилетнего возраста. Высокая смертность была результатом трудных условий жизни, эпидемий и частых голодовок. Очень ярко характеризует состояние доисторического человека, целиком зависевшего от окружающего мира, беседа известного норвежского путешественника Кнуда Расмуссена с эскимосским шаманом, приведенная писателем в книге «Великий санный путь». «Мы боимся, — сказал Расмуссену шаман. — Мы боимся непогоды, с которой должны бороться, вырывая пищу у земли и моря. Мы боимся нужды и голода в холодных снежных хижинах. Мы боимся болезни, которую ежедневно видим около себя… Мы боимся мертвых людей и душ зверей, убитых на лове. Мы боимся духов земли и воздуха… И мы столь несведущи, несмотря на всех наших заклинателей, что боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания. Поэтому мы держимся своих обычаев и соблюдаем наши запреты». Этот рассказ эскимоса, находящегося примерно в тех же условиях, в каких жили наши первобытные предки, прежде всего раскрывает причины возникновения религиозных верований. Страх и беспомощность перед непонятными силами природы — вот истоки веры в сверхъестественное. От удачи или неудачи на охоте непосредственно зависело дальнейшее существование первобытного человека. Отсюда такая значительная роль охотничьей магии в ранних религиозных представлениях эпохи палеолита. Поэтому толкование Цереном изображений рогатых животных в пещерных росписях как символов лунного культа и воплощения лунного серпа не выглядит научно оправданным для столь раннего времени.