Лунное граффити - [2]

― Первый рабочий день у тебя удался. Молодец, одним словом. — И он вручил мне баллончик.

Я прыснул краску на обрывок картона и понял, что не зря бросил школу и пошел работать к Берту.

― Классный оттенок, черт побери.

― Оттенок, черт побери, классный, только при моей жене не чертыхайся, — украдкой оглядываясь, предупредил Берт. Он всегда озирался, когда вворачивал выражение покрепче. Как школьник, честное слово. Я над ним подтрунивал, пока в один прекрасный день Валери, его жена, не услышала мою ругань. В тот день Берту не поздоровилось.

― Чему смеемся? — раздается у меня за спиной.

― Черт, Лео! Какого ты подкрадываешься?

К нарисованной траве течет голубая струйка.

— Да я всю дорогу с холма тебя зову, — воз­мущается он, доедая пирожок с мясом. — Для справки: граффити здесь разрешено. А мне кайф, когда вдохновение приходит там, где нас могут поймать.

— А по мне, кайф, когда вдохновение приходит.

— Тоже верно.

Какое-то время он молча наблюдает за мной.

— Я, кстати, звонил тебе на сотовый. Абонент недоступен.

— Ага. Деньги кончились.

Я протягиваю ему баллончик.

— Слова за тобой. Есть хочется.

Лео изучает рисунок: необъятное небо над жел­тым спящим птенцом. Тыкает в мальчишку на стене:

— Удачный прием.

Пока он думает, я смотрю по сторонам. Через дорогу, на ступеньках стеклодувной мастерской, сидит старикан и, поглядывая на нас, набивает эсэмэску. По крайней мере можно не опасаться, что копам звонит.

Лео выводит в облаках «Мир». А мне казалось, что сюжет скорее о моем будущем.

— Пойдет, — говорю я ему.

В нижней части рисунка Лео ставит наши име­на, мое под своим.

Поэт.

Тень.

Выбравшись из аллей и переулков, мы срезаем путь через старое депо. Я наблюдаю за ремонтниками. Смотреть, как при взгляде на вагоны у них отвисает челюсть, одно удовольствие. В такие мо­менты город принадлежит нам ничуть не меньше, чем всем остальным.

― Я Бет сегодня видел. Она спрашивала про те­ни, — говорит Лео, швыряя камни в отжившие свое поезда. — Похоже, хочет, чтоб ты вернулся.

Я останавливаюсь, достаю баллончик и быстро рисую дуло пистолета, наставленное на банальное сердечко.

― Между нами сто лет как все кончено.

― То есть, ты не против, если я начну с ней встречаться?

― А ты не против, если я следующий сюжет на­рисую на доме твоей бабушки?

Лео хмыкает:

― Ага, размечтался. Ладно, у вас все кончено.

― Она мне нравится, не больше. У нее была манера: склонится ко мне и целует, целует, а по­том шепчет прямо в ухо всякую смехоту — и снова­ целует. Я каждый раз вопил: «Да что с тобой? Ну же, шланг, влюбись в нее!»

― И она не удивлялась?

― Внутри. Я кричал внутри себя. Так и не влю­бился. Видимо, та часть мозга, что отвечает за любовь, не реагирует на обращение «шланг».

― От всей души надеюсь, что никакая часть твоего мозга не реагирует на это обращение.

— Тоже верно.

Лучше бы я не вспоминал, как Бет это делала, потому что снова чувствую ее теплое дыхание и нежную щекотку и слышу голос, похожий на не­уловимый оттенок синего.

— Ты любил Эмму?

— Я был тупо одержим, — не задумываясь го­ворит Лео. — Это не любовь.

— А в чем разница?

Он как раз собирается швырнуть камень в улич­ный фонарь, но опускает руку.

— Тюрьма, — отвечает Лео и прячет камень в карман.

Эмма отфутболила его год назад. Он тогда сов­сем сбрендил. Умолял меня нарисовать сюжет на стене ее дома, чтоб она увидела и растаяла. А у нее трехэтажный дом в хорошем районе. Граффити в этих местах так просто с рук не сходит.

Только Лео бесполезно отговаривать, и я сде­лал, как он просил: нарисовал парня, у которого грудная клетка искромсана словом «любовь», а ря­дом девчонку с ножницами в руках. Когда Эмма вышла и все увидела, Лео грохнулся перед ней на колени посередь улицы, умоляя дать ему шанс.

Она достала мобильник и вызвала копов.

Лео убегать не собирался, ну и я без него, по­нятное дело не стал, так что минут через десять нас заперли в полицейский фургон и повезли сни­мать отпечатки пальцев.

В участке мы дали показания, и Лео все рассказал: как Эмма его бортанула, как он не мог без нее жить. Копы, видать, решили, что у Эммы совсем нет сердца, потому что они вызвали мою маму и бабку Лео и отпустили нас восвояси. Стену, естественно, велели отскоблить. Не помню, чтоб баб­ка Лео когда-нибудь так кричала, как пока волокла его к машине. С тех самых пор он каждую субботу стрижет газоны всем ее знакомым.

А моя мама ни слова не проронила. Она никогда не упрекала меня за дружбу с Лео, разрешала ему ночевать у нас, если он являлся поздно вече­ром. «Он из хороших парней, — вот ее всегдашние слова, — просто иногда делает вид, что внедряется к плохим».

В тот вечер, заглушив мотор, мама долго смот­рена перед собой.

― Лео мне как сын, но хочет он этого или нет, а взрослеть надо. И будет страшно обидно, если твои с таким трудом накопленные деньги уйдут на залог.

Она вышла из машины, с треском хлопнув дверцей. Больше мы на эту тему не говорили.

Я передал Лео ее слова, когда мы, потея, оттирали ни краску. Эмма с друзьями как раз проходили мимо.

―В гробу я видал это «взрослеть», — отрезал Лео, глядя ей вслед.

***

Я включаю свет, а Лео шарит в холодильнике.