Лунное дитя - [13]

Паша извинился за нее перед Саймоном Иффом: _ В таком состоянии она не сознает, что делает. А потом ничего не помнит. Прошу вас подождать еще немного, она скоро придет в себя.

Вскоре именно так и произошло. Сначала она подползла к паше, и тот с глубокомысленным видом извлек из кармана куколку и дал ей. Потом она на коленях двинулась к Лизе, то плача, то причитая о чем-то и изображая существо смертельно испуганное. Однако на этот раз Лиза не стала вслушиваться в ее причитания; ей было душно, и у нее не было сил скрывать свои истинные чувства. Грубо отдернув подол юбки, она перешла на другую сторону комнаты. Паша с чисто восточным апломбом стал было возражать, но тут женщина-медиум достигла своей следующей и последней стадии. Она подошла к паше, уселась к нему на колени и принялась целовать и поглаживать, всячески выражая свою любовь к нему.

— Вот лучший номер всего представления! — не удержался Сирил. — Безошибочно действует на всех мужчин, по крайней мере на многих; уследить за чем-либо те уже не в состоянии, и вот тут-то она и проделывает свои главные трюки. Мужчины же потом искренне уверяют, что их внимание не ослабевало ни на секунду. Точно так же она дурачила Удовича: он был человек весьма пожилой, и она убедила его, что он вовсе не так стар, как ему кажется — о великий Гарри Лодер! Да тут и игры никакой не надо: в такой ситуации любой мужчина поклянется чем угодно, хоть собственной репутацией, что она — великий медиум!

— Конечно, в этом есть некоторая неловкость, — произнес паша с некоторым смущением, — особенно для меня как для магометанина; однако ради науки нам нужно довести опыт до конца. Через пару минут она снова сможет общаться с нами.

И действительно, вскоре она превратилась в личность номер три, изящную молодую француженку по имени Аннет, горничную жены какого-то еврея-банкира. Церемонно-манерно она подошла к столу — очевидно, чтобы подать госпоже завтрак, — но вдруг затряслась всем телом, упала на стул и, претерпев краткую душевную борьбу, вновь превратилась в «Бэби».

— Уходи, Аннет, ты плохая, плохая! — таков был смысл ее раздраженного монолога, продолжавшегося несколько минут. Потом ее внимание привлекли мелкие предметы, вновь разложенные пашой на столе, и она целиком отдалась игре с ними, как это делают маленькие дети.

— Теперь желательно потушить свет! — объявил паша. Сирил не возражал, и паша продолжил: — В таком состоянии свет причиняет ей боль и может быть опасным. Однажды она целый месяц пролежала без сознания — из-за того, что кто-то неожиданно зажег свет. "Не беспокойтесь, наш контроль от этого слабее не станет.

Он взял плотный шелковый платок и завязал даме глаза. Затем, осветив стол карманным фонариком, закатал ей рукава выше локтя и закрепил их. Потом буквально сантиметр за сантиметром ощупал ее руки, раскрывая и разгибая пальцы, проверил ногти, короче — сделал все, чтобы показать: никакого обмана нет.

— Нет, — прошептал Сирил, — это не приготовления к научному опыту, это — приготовления к самому заурядному фокусу. Такова психология всех балаганных трюков. Идея не моя, это слова учителя.

Тем не менее внимание Лизы Ла Джуффриа почти против воли оказалось приковано к беспокойным пальцам женщины-медиума. Пальцы двигались, вращались, выводя в воздухе хитроумные узоры; в их непонятном танце над хрупким шариком и в самом деле было нечто завораживающее.

Вдруг медиум резким движением убрала пальцы; в тот же миг шарик подскочил в воздух сантиметров на десять-пятнадцать. Турок просиял.

— Весьма убедительно, не правда ли, сэр? — обратился он к Саймону.

— О, вполне, — согласился старый джентльмен; однако это было сказано так, что всякий, кто знал его, услышал бы невысказанное: «Смотря в ЧЕМ мы хотели убедиться». Однако Акбар остался доволен. Проформы ради он снова зажег фонарик и проверил пальцы дамы; никаких волосков на них, конечно, не обнаружилось.

С этого момента чудеса пошли чередой. Предметы на столе двигались, прыгали и плясали, как осенняя листва на ветру. Это продолжалось минут десять во все более возрастающем темпе

— Какие быстрые, резкие движения! — воскликнула Лиза.

Сирил задумчиво поправил монокль:

— Тогда уж скорее «хронические, если подбирать к ним подходящий эпитет. Лиза взглянула на него с недоумением; карандаши и шарики в это время продолжали сыпаться на стол, точно град.

— Доктор Джонсон как-то заметил, что при виде говорящей лошадиной головы или чего-нибудь в этом роде не стоит относиться к этому слишком критически, — пояснил он с усталым видом. — То, что фокус получился — уже чудо. Я бы даже добавил, что чудо как вид искусства вообще предполагает однократность исполнения; чудеса, вошедшие в привычку, на мой взгляд, противоречат представлениям позднего Джона-Стюарта Милля о свободе.

Лиза снова почувствовала себя дервишем, закруженным теми странными поворотами, которые приобретала речь ее возлюбленного.

Моне-Кнотт рассказывал ей в Лондоне о комичном случае, произошедшем с Сирилом в поезде, на станции Кэннор-Стрит: когда начальник поезда шел по вагонам, крича: «Вторая смена!», тот выскочил ему навстречу с распростертыми объятиями и приветствовал его как буддийского миссионера — на том лишь основании, что одним из постулатов буддийского учения считается вечная смена и перемена всего сущего.