Через неделю после отлета Ольги ко мне в лабораторию прибежал запыхавшийся Сережка.
– Владо, готовь стихи!
– Какие, кому?
– Самые наилучшие, человеку, находящемуся в небе.
– Ничего не понимаю.
– Чудак. Завтра столетие со дня открытия трассы Земля – Луна. Торжественные вечера, народные праздники, гулянье и так далее. А кроме того, радиосвязь с Луной.
Я вздрогнул.
– Разве ты не хочешь поговорить с Ольгой?
Я пожал плечами, не зная, что мне ответить.
– Ты какой-то странный, Владо, честное слово. Впрочем, как знаешь. Только для разговора тебе нужно прийти между семью и девятью вечера в Управление космической связи, седьмой этаж, комната семьсот. Я зарезервировал для тебя пять минут.
Несколько минут я ходил по комнате, думая, что мне делать. Что делать, что делать?
– Что мне делать, Людвиг? – спросил я старую машину. Конечно, я должен сказать Ольге то, что не было сказано. Но как? Какими словами?
– Я люблю Ольгу, Людвиг! Как мне сказать ей об этом?..
…Я подошел к пульту управления и повернул ручку экстремального поиска. Затем я включил систему самопрограммирования и всю память машины. «Людвиг» загудел, как бы сообщая мне, что он готов выполнить любое задание.
Ряд черных клавишей с полуистертыми надписями: «Диф. уравнен.» «Интегр.» «Эконом. задачи», «Промышл.». Я нашел слово наименее истертое временем и нажал на клавишу…
«Старик работает медленно, очень медленно», – подумал я, глядя на неподвижный барабан. Наконец, он завертелся
Когда на следующий день я передал небольшой моточек провода девушке-оператору, она удивилась.
– А говорить вы не будете?
– Нет.
– Кому передать?
– Ольге Алехиной, биофизическая база.
Девушка вставила катушку в проигрыватель и нагнулась над микрофоном.
– Вызываем биофизическую базу, Ольгу Алехину.
Во всех динамиках, расставленных в зале ожидания, послышался шорох, а затем раздался голос, который звучал гулко, как в огромном пустом зале:
– Ее фамилия теперь не Алехина, а Карено. Сейчас она в кратере Коперника, на квартире своего мужа Георгия Карено. Говорить будете?
Я яростно завертел головой. Девушка-оператор сказала:
– Ведено проиграть для нее запись. Включите квартиру. Алло, Ольга Карено, алло…
– Да, я слушаю!
И я услышал музыку. Ее услышали все, кто был здесь. Это была старинная фортепьянная пьеса. Мелодия была предельно ясной, искренней, а аккорды создавали удивительный мерцающий фон, который, если закрыть глаза, превращался в лунный свет. Это была мягкая и грустная пьеса, почти человеческая песня без слов. Теплота руки Ольги, шорох камыша, качающаяся в воде лодка… Аккорды прятались за вязь основной темы, а затем властно выдвигались вперед, утверждая силу и могущество. Так было долго, целую вечность. И вот музыка замерла.
– Как это прекрасно! – воскликнула Ольга. Девушка-оператор встрепенулась и скороговоркой произнесла:
– Ваше время истекло. Переходим к следующему корреспонденту.
Но я уже ничего не слышал. Я быстро шел по коридору, а рядом со мной шагал пожилой, совсем седой человек.
– Хорошо придумано, молодой человек, остроумно! – вдруг сказал он. Я остановился и вопросительно посмотрел на него.
– А что это за музыка?
– Вы не знаете?
Я смутился. Откуда мне знать! Ведь это письмо Оле придумал «Людвиг»!
– Молодой человек, – сказал мой попутчик, – это первая часть Сонаты до диез минор, написанная в начале девятнадцатого столетия гениальным композитором Людвигом ван Бетховеном. Иногда эту пьесу называют Лунной сонатой.
И тогда я побежал. Я бежал через весь город к вычислительному центру. Я сталкивался с прохожими, пробирался сквозь толпы праздничных людей, вырывался из рук танцующих на улицах и площадях парней и девушек, на ходу вскакивал в автобусы и, совершенно выбившись из сил, на лифте взлетел на десятый этаж. Я широко распахнул дверь, своей лаборатории – и остановился как вкопанный. На том месте, где раньше стоял «Людвиг», возвышалось сооружение из блестящего металла и пластической массы.
