Лунная радуга. Чаша бурь - [176]

Я падал в пропасть, не чувствуя боли.

Танцы на Броккене

Меня поглотила тьма. Даже грохот растаял в этой тьме. Но я знал, что вокруг все движется и что сам я не могу остановиться в хаосе и нагромождении обломков и вывороченных из расщелин корней. Возник щемящий звук, который отвлек меня от попыток разобраться в происходящем. Я слушал, и сознание мое точно переходило в другое состояние, я как будто бы был уже не в ущелье, а далеко-далеко от него. Не было ни реки, ни галечных пляжей, ни обвала. Ни даже воспоминаний о нем. Все исчезло во мгле. И когда она рассеялась, я увидел себя на лестнице, под банановыми листьями, у самой моей хижины...

И тисовое дерево, сорвавшееся с нависшей над пропастью скалы, оставило ощущение нереальности, условности происходящего. Когда я вернулся к себе, постучал хозяин, Сергей Герасимович, и, поздоровавшись, отметил, что я выгляжу уставшим. Деликатное замечание хозяина не выходило из головы.

На грубо сколоченном деревянном столике - алюминиевая кружка. Машинально заглянул в нее и обнаружил остатки чая. Точнее, плесень, покрывшую дно и стенки непритязательного сосуда. Этой разноцветной плесени было столько, что, если бы Флемингу не повезло с пенициллином, можно было бы гарантировать все же успех предприятия, основанного на ее утилизации.

...Это можно назвать эффектом Вальдеса. Чилиец Армандо Вальдес и еще шесть человек спали у костра. Двое стояли на карауле. В пятом часу утра караульный растолкал капрала Вальдеса и сообщил, что невдалеке приземлились два ярких объекта. Тот отправился разузнать, что это за огни. Отойдя от костра на десять шагов, он попросту исчез. Когда через несколько минут он снова появился среди своих, то производил впечатление насмерть перепуганного человека. Бравый капрал лишь машинально повторял околесицу: "Вы не знаете - кто мы есть и откуда мы пришли, но скоро мы возвратимся". Часы на его руке показывали час его возвращения, но дата на их календаре "убежала" на пять дней вперед.

Мне уже доводилось наблюдать эффект Вальдеса, но впервые я не сохранил никаких следов происшествия в своей памяти. Бросившись ничком на постель, пытался сосредоточиться. Виски стали горячими, ладони мои сами собой сжались в кулаки, голова наполнилась теплым туманом.

"Тебе лучше дойти до всего самому. Ты легко веришь людям, но этому поверить сразу ты бы не смог". Обрывок разговора с сестрой... объяснение на все случаи моей жизни.

Но вот прояснилось: мне подарили голубой шестнадцатигранник, он был при мне, что-то происходило, но я этого не помню. Значит... камень отбирал у меня воспоминания. Может быть, я опять попал в водоворот и спасся чудом, и не исключено, что были острые камни, боль, борьба за жизнь, потом спасение, но все пропало, я не могу преодолеть беспамятство.

- Сергей Герасимович! - постучал я в дощатую перегородку, разделявшую нас. - Какое сегодня число?

- Восьмое октября, - откликнулся он. - Не волнуйся, погода скоро наладится. До конца октября здесь бывает тепло.

Так пришло подтверждение догадки. Я не досчитался четырех дней. Вот почему Сергей Герасимович заметил, что выгляжу я усталым. Еще бы, его жилец пропадал где-то четверо суток.

А я-то думал, что голубой кристалл предназначен для другого... Оказалось, нет. Он всего-навсего обезболивал. Род наркотика, избавляющего от страданий. Цветок забвения и вечной молодости. Но я не Гильгамеш из эпоса Двуречья и просил совсем другое. Что бы ни случалось раньше со временем, я всегда помнил о моих злоключениях, больших и малых. Теперь их заслонило от меня. А игрушку, которую мне вручили с целью исполнения этого замысла, назвали в утешение мне тем самым словом...

Я скатился по ступеням вниз, направился к морю. Вода была серой, горбы высоченных волн вздымались до крыши аэрария на городском пляже.

Ушел на пляж и долго сидел на берегу. Многое казалось теперь бессмысленным. Кусты дрока словно не хотели меня пускать к лукоморью, где особенно бесновались белопенные гребни. Слева же все катились и катились водяные валы. Они приближались, успевали возвыситься серо-зеленой стеной, падали на гладкие каменья, накрывали весь берег до насыпи. Волнорезы то скрывались под водой, то обнажались, и их словно качало на волнах-великанах.

До насыпи взлетала белая кипень моря. Я сидел на бетонном выступе у насыпи и наблюдал. Впервые в жизни я обратил внимание на то, что еще далеко от береговой линии высокие валы начинали как бы куриться. Над ними поднимались легчайшие брызги. И брызги эти висели над гладкими спинами волн, и только потом рождались гребни, опрокидывающиеся на берег. Гигантский змей, когда-то боровшийся с самим солнцем, теперь затаился в море, и морщил его, и бил своим чешуйчатым хвостом...

Самых моих ног теперь достигала белопенная река. Я бросился в нее, и меня сразу унесло на тридцать метров. Следующая волна хотела вернуть меня, но я боролся с ней и уходил все дальше в море. Скоро и насыпь и волнорезы скрылись за живыми серо-зелеными стенами. Меня качало так, что это напоминало полет. Совсем далеко пасмурно-темные спины гор проглядывали сквозь тучи. Прошло полчаса.