Лунная радуга. Чаша бурь - [172]

- Ты... живешь в "Голубой горке"? - спросил я.

- Нет, - ответила она. - Мне дали один день.

Один день... Это звучало как приговор мне. Все было по-другому, не так, как когда-то. Я молча шел за ней. На ней были белые туфли, похожие на те. Эта мелочь успокоила меня. Поднялись на насыпь, где синие отполированные рельсы сияли на солнце, где порхали бабочки и разная крылатая мелкота и откуда был виден город. В шашлычной я поставил чемодан под стол. Нам дали мясо с луком и сладким перцем, с острым соусом, коричневый кофе в стаканах с запахом цикория, и, кроме нас, никого здесь не было.

- Ты хотел меня спросить... - сказала она и накрыла мою руку своей ладонью.

- Нет. Я все знаю.

- Ну хорошо. Будем молчать.

Потом мы пошли в камеру хранения, я сдал чемодан, пляжные мелочи положил в сумку, и мы направились к морю. Но не к северному пляжу. Пошли в другую сторону. Перешли речку по висячему шаткому мосту, оставив справа злополучный тир. Поднялись на новое шоссе и по обочине его двинулись к южному пляжу.

По железной лестнице, покрытой ржавчиной, спустились к воде. Тут был темный песок, а у самой воды - зеленая галька с крапинами. Отвесно поднималась бетонная стена, над которой трепетали от ветра, поднимаемого поездами, светло-сиреневые метелки диких злаков. После купания грелись, прижавшись спинами к стене и друг к другу. По веревкам плюща спускались ящерицы и шуршали над нашими головами, охотясь на мух. Октябрьское солнце после четырех часов стояло низко. На море светилась дорожка - отражение солнца от ряби. По мере того как солнце садилось, дорожка разгоралась все ярче. От ладони на бетоне было две тени - одна в другой. Внешняя - от солнца, внутренняя, гораздо более темная, - это след руки на бетоне, куда не проходит прямой свет ни от солнца, ни от сверкающей дорожки на море.

Согревшись, ложились прямо на песок. Я сгреб песок в небольшой холм. Мы располагались после купания на западной стороне этого холма.

Около пяти вечера отражение солнца от морской ряби давало треть общего света. Это можно было проверить по двойной тени на серой шершавой поверхности волнореза, где в выбоинах сновали ящерки, поднимаясь при нашем приближении повыше.

Мы удивлялись отражению от моря, благодаря которому в пять вечера было не прохладнее, чем в полдень. Холм напоминал мне этрусский темплум ориентированное по сторонам света пространство, предназначенное для закладки города. Если бы я строил Хосту, я расположил бы ее не в долине реки, где дуют вечерние ветры из ущелья, а на склоне горы Ахун, там, куда убегает новая дорога на Сочи. Это самое теплое место на побережье.

- Знаешь, там вечерами, особенно в конце октября, на пять градусов теплее, чем внизу, в долине. Понимаю древних этрусков...

- А современных?

- Не совсем. Почему вы решили, что меня нужно оберегать? Я сам выбрался бы из гостиницы. Дайте мне оружие!

- Если ты его получишь... они спровоцируют тебя. Ты можешь воспользоваться им без надобности.

- А они? Я не кролик, чтобы на мне отрабатывать системы волновых пистолетов Джинса!

- Ладно. Ты прав, и мы это знаем. Может быть, уже сегодня...

- Сегодня! Обязательно сегодня!

- Ладно. Искупаемся. Солнце уже так низко, что не поможет ни темплум, ни отражение, ни бетонная стена.

И до меня дошел двойной смысл ее слов. Она хотела тем самым подчеркнуть, что скоро она покинет меня и я, возможно, не скоро увижу ее.

...Мы выходили из моря, когда тени стали необыкновенно длинными и даже светлая дорожка стала гаснуть. Она сузилась, и последние лучи плясали на воде, но уже не грели.

Три черных баклана пронеслись неподалеку от нас. Женина рука скользнула по моему плечу. Я услышал:

- Мне пора.

- Понятно, - сказал я. - Полет бакланов - условный знак, так предусмотрительно теперь все вокруг нас устроено...

Глаза ее были серьезны, как никогда. Помолчав, она сказала:

- Тот старичок, с которым мы обедали в шашлычной в год нашего знакомства... он был руководителем нашей станции здесь, на побережье. А узнала я об этом потом...

- Почему - был?

- Потому что его убили атланты. И сына его - тоже. Сын его вел ту оранжевую машину, которая помешала Селфриджу...

И, словно утешая меня, Женя протянула мне голубой кристалл:

- Это тебе.

И ушла, не разрешив провожать ее. И, как когда-то, я смотрел ей вслед. Только теперь быстро сгущался послезакатный сумрак, и фигура ее таяла, растворялась в нем, а я сжимал в кулаке голубой кристалл или цветок и загадывал про себя: увижу ее или нет? И где-то внутри меня отзывалось: нет, не увижу.

Традиционная прогулка

Часом позже я взбирался по той самой лестнице, которую хорошо знал еще в год знакомства с Женей. Комната, в которой я тогда жил, была занята, но место для меня нашлось у старичка Сергея Герасимовича в тесовой хибаре с нормальной высоты потолками, светлыми окнами и двумя грушевыми деревьями, развесившими кроны над шиферной крышей. Моя временная жилплощадь ограничивалась семью метрами. Я достал из чемодана маленький приемник, который подарил мне болгарский друг в незапамятные времена; слушал чарующие танцы Дворжака, Грига, Глазунова. В кружке заварил чай, потом листал книгу.