Лунная ночь - [2]

– Гав, гав, гав!..

– А!.. Так вы повторяете свою ошибку… Вы собственно лаете на чиновника, а об этом, милостивый государь, имеются и в законе соответствующие параграфы, а если вы не знаете закона, незнание вас не извиняет. Следовательно, на основании параграфа… пет… да, сто четвертого уголовного закона, не помню только А или Б, впрочем, может, не А и не Б и… но там написано: «Кто словами печатными или непечатными… или какими бы то ни было другими изображениями, или знаками нанесет оскорбление какому-нибудь… „чиновничьему организму“… а я, позвольте вам заметить… „чиновничий организм“… а лай, собственно говоря, „знаки“, или если не знаки, то „изображение“… или, черт его душу возьми, если не „изображение“, то „непечатные слова“… стало быть, я „чиновничий организм“, а вы произнесли „непечатные слова“… и поэтому за ваши „непечатные слова“ извольте получить по морде!..

– Рррр… Гав, гав, ррр!.. – и, бросившись на Трифуна, собака схватила его за рукав, который со своей стороны не оказал ни малейшего сопротивления, позволив разорвать себя до самого плеча.

Трифун с ужасом посмотрел на обнаженный локоть.

– А, так мы и вот еще что умеем… и вот еще что умеем… Значит, кусаться умеем!.. Ага… ааа! Но если вы, сударь мой, герой, то почему же вы не бросились прямо на грудь? Зачем вы разорвали мой рукав да еще так сильно, что я завтра не смогу появиться в канцелярии. Очень хорошо… Но за это, конечно, и мы сумеем взыскать… Разумеется… я не могу разорвать вам рукав, потому как у вас его нет… но, позвольте… вот мы вам сейчас за это дадим по морде… прошу, с вашего позволения, я, знаете, очень люблю этак по морде…

– Гав! Гав! Гав! Рррр…

– Что… не нравится?! – и Трифун Трифунович хотел было еще раз с удовольствием повторить: «Что, не нравится?!», но в это время на втором этаже дома, у которого он вел столь продолжительную беседу, скрипнула рама и в полураскрытом окне показался мужчина в белой ночной рубашке.

Трифун Трифунович остолбенел: из окна на него смотрел сам господин председатель. Он хотел в тот же миг извиниться – не знал, дескать, что это именно ваш пес, ибо в самом деле, знай это Трифун заранее, он, во-первых, не оскорблял бы пса, во-вторых, не цитировал бы ему параграфы, а в-третьих, и это самое главное, не колотил бы его.

– Пес собственно животное интернациональное, и потому я, конечно, не мог знать, что это именно ваш пес… – начал было Трифун, но, увидев, что получается глупо, замолчал.

«Пожалуй, лучше поскорее убраться», – подумал он и, опять подняв опустившийся во время схватки воротник, зашагал прочь, исподлобья поглядывая на открытое окно, в котором все еще виднелась залитая лунным светом ночная рубашка господина председателя.

Сердце у Трифуна колотилось как у зайца, и успокоился он не скоро. Только услышав позади себя стук закрываемого окна, он перевел дыхание и пошел тише. По дороге ему попался еще один пес, который бежал посреди улицы с поджатым хвостом, но Трифун но сказал ему ни слова. Кто знает, какую злую шутку может сыграть судьба: а вдруг это пес господина министра, недоставало еще, чтоб Трифун и с ним вступил в пререкания.

Отойдя на довольно значительное расстояние, Трифун прислонился к какому-то фонарю и снова принялся размышлять:

«Ведь говорил я тебе, Трифун, пойдем по другой улице. Вовсе незачем было идти мимо дома господина председателя!»

Но тут он вспомнил, что ничего подобного он себе не говорил, что на улицу господина председателя он попал совершенно случайно, и, видя, что размышлять ему больше не о чем, поплелся домой.

Прийдя домой, он первым делом достал чистый лист бумаги и принялся за составление извинительного письма господину председателю. Начал он его так:

«Господин председатель! Пес, как вам известно, животное интернациональное, и потому я не мог знать, что это был именно ваш пес. Кроме того, ссору начал не я, а он. Он первый заворчал на меня, а из этого следует, что я был вынужден действовать так, как я бы действовал при столкновении со всякой другой собакой. Я поколотил пса только за то, что он разорвал мне пальто.

Ваш покорный слуга Трифун Трифунович».

Окончив писать, он посыпал письмо песком, потушил свечу и, довольный, улегся в постель.

* * *

На следующее утро Трифун Трифунович проснулся с головной болью. Потерев ладонью лоб, он махнул правой рукой и прошептал:

– Боже, сколько глупостей я натворил за одну ночь!

Заметив на столе письмо, приготовленное для отправки господину председателю, Трифун грустно улыбнулся, приподнял конверт двумя пальцами, положил его на ладонь левой руки, смял и бросил под стол.

Затем он оделся, надел и поправил свою больше чем нужно измятую шляпу, взял палку, посмотрел на себя в зеркало и поплелся на службу.

Отойдя шагов двадцать от дома, он остановился, подумал немного и вернулся обратно.

Он достал из-под стола смятое письмо, изорвал его на мелкие кусочки, сунул их в карман и только после этого спокойно отправился в канцелярию, дав себе честное слово никогда больше не пить.