Лунная Моль и другие рассказы - [7]

На экране Пулакта Хавджорски возникло возмущенное море оттенков: красные, зеленые и синие волны – неприятная для глаз пестрота. Драматический эффект: в нижнем правом углу загорелось желтое пятно, постепенно победившее хаос и заполонившее экран, центр которого стал лимонно-зеленым. Появилась черное пятно, разделилось пополам – половины быстро и беспрепятственно разошлись налево и направо, после чего черные половины стали «погружаться» в фон, изящно извиваясь и переплетаясь. В далекой перспективе они слились и стремительно, как брошенное копье, ворвались на первый план, разделились на множество черных стрел и образовали перекошенную решетку из тонких черных прутьев.

«Бесподобно! – восхищенно прошептал высокий инструктор. – Какая синхронизация, какая точность – идеальный контроль!»

Тол Морабайт ответил дымчатым коричневым полем, пронизанным алыми линиями и пятнами. Слева сформировалась вертикальная зеленая штриховка, постепенно распространявшаяся к правому краю экрана. Коричневый фон пробивался на первый план, проникая между зелеными струнами, надавил еще сильнее и развалился – обрывки полетели вперед, к зрителям, и покинули экран. На черном фоне за зелеными струнами, теперь поблекшими, возникло изображение розового, пульсирующего человеческого мозга. Мозг вырастил шесть членистых ножек и поспешно, бочком, как краб, убежал, уменьшаясь в перспективе.

Гизель Ганг устроил один из своих знаменитых взрывов-фейерверков: маленький голубой кружок разлетелся во все стороны лучами-сполохами, разветвлявшимися на концах чудесными узорами из пяти цветов – синего, фиолетового, белого, лилового и светло-зеленого.

Напряженно застывший, Добнор Даксат сидел, сжимая кулаки и скрежеща зубами. Пора! Неужели его мозг уступит воображению чужестранцев из далеких земель? Пора!

На экране появилось дерево – схематичное дерево из зеленых и голубых элементов, и каждый его лист стал язычком пламени. Струйки дыма, исходящие из этих огненных листьев, поднимались все выше и выше, образуя облако – набухавшую, полную внутренних вихрей тучу, обрушившую на дерево расширяющийся книзу поток дождя. Пожар листвы погас – вместо языков огня появились звездчатые белые цветы. Из тучи обрушилась молния, разбившая дерево на агонизирующие, дрожащие осколки стекла. Еще одна молния ударила в груду хрупких осколков, и экран расплескался огромным сгустком белых, оранжевых и черных брызг.

За спиной Даксата широкоплечий человек с сомнением произнес: «В целом неплохо, но не забывай о моем предупреждении – ограничивайся скромными изображениями, так как…»

«Молчать!» – жестко приказал Добнор Даксат.

Так продолжалось состязание – раунд вслед за раундом красочных представлений, порой сладостных, как канамельный мед, иногда бушующих, как полярные бури. Цвета соревновались с цветами, орнаменты изменялись и развивались, то достигая великолепных гармоничных кульминаций, то распадаясь едким диссонансом, необходимым в качестве логического заключения.

И Даксат создавал одну мечту за другой – его напряжение постепенно убывало, он забыл обо всем, кроме картин, быстро сменявшихся в воображении и на экране; картины эти становились не менее сложными и детальными, чем создания мастеров-соперников.

«Еще один, последний раунд», – пробормотал за спиной широкоплечий инструктор. Теперь имажисты извлекли из памяти свои лучшие композиции: Пулакт Хавджорска продемонстрировал рост и постепенное разрушение прекрасного города; Тол Морабайт – спокойное сочетание зеленых и белых форм, подвергнувшееся вторжению армии насекомых, оставлявших за собой грязный след. Люди в раскрашенной кожаной броне и высоких колпаках, вооруженные короткими мечами и плетками, вступили в битву с насекомыми. Насекомые были уничтожены и изгнаны с экрана; мертвые воины превратились в белые скелеты, распавшиеся мерцающим голубым прахом. Гизель Ганг создал три одновременных фейерверка, разных и великолепно пересекающихся.

Даксат представил себе гладкий окатыш, увеличил его, превратил в мраморный блок и высек из мрамора голову прекрасной девы. Несколько секунд она смотрела на зрителей – на ее лице одна эмоция сменяла другую: радость, вызванная внезапным существованием, задумчивость и, в конце концов, испуг. Ее глаза стали мутно-голубыми, лицо исказилось и преобразовалось в язвительно смеющуюся маску с потемневшими щеками и презрительно кривящимся ртом. Маска наклонилась, плюнула в воздух и стала плоским отпечатком на черном фоне, а брызги слюны вспыхнули огнем, превращаясь в звезды и созвездия; но одна из звезд стала расти, и вскоре в ней можно было распознать планету с дорогими сердцу Даксата очертаниями континентов. Планета улетела в темноту так, словно ее кто-то отшвырнул, созвездия поблекли и погасли. Добнор Даксат расслабился. Это была последняя картина его воображения. Истощенный, он глубоко вздохнул.

Высокий человек в черной накидке без слов отсоединил контакты. Наконец он нарушил напряженное молчание: «Планета, которую ты показал в последней сцене – плод твоего воображения, или она на самом деле существует? В нашей системе нет такой планеты, но у меня возникло впечатление, что ты ее не придумал».