Луна в окне - [7]

Впрочем, за те несколько дней, что проходят до того момента, когда у них на руках оказываются точные координаты, они оба начинают неплохо владеть своим голосом.

Благодаря вживлённому в основание мозга чипу можно с точностью определить местонахождение человека, если того требуют обстоятельства. Конечно, процедура это длительная, а если незаконная, то ещё и очень опасная, но верная на сто процентов. Если бы Старейшины были в курсе того, что Магнус Бейн жив, они бы давно соорудили поисковый отряд. Поисковый отряд, чья основная и единственная задача — уничтожение. Но Роберт хорошо замёл следы.

Йен и Микки очень рисковали, обращаясь к этим данным.

— Блять, Лайтвуд, может ты уже уйдешь? Время не резиновое, а тебе нужно вернуться до наступления темноты, чтобы показаться отцу.

Алек непременно бы вызнал, откуда Мик успел понабраться древних оскорблений, если бы не невидимая блокада в горле, мешающая говорить.

— Только не говори, что струсил в последний момент.

— А если… — слова вырываются из горла с хлюпающим звуком. — Если он всё это время, почти год, жил с мыслями о том, что я предал его? Что это я рассказал?

— Брось, Алек, — подаёт голос Йен с другого конца комнаты. — Твой отец наверняка рассказал ему, что не ты его сдал. К тому же, если он правда любит, то никаких обвинений и ненависти быть не может.

Йен встаёт с места.

«Я проголодался, пойду посмотрю, что миссис Лайтвуд приготовила на завтрак».

Конечно же, они должны обмениваться ничего незначащими сообщениями для конспирации, но Йен действительно выходит за дверь.

Алек поворачивается как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как желваки на скулах Микки начинают ходить ходуном.

— Любовь — не зло, Мик, — сам не знает, зачем говорит это, просто понимает, что должен. — Любить не того, кого выбрали Старейшины, любить не для продолжения рода — это нормально.

Последние слова тонут в истеричном смехе.

— Ебало завали, понял? И никогда больше не неси такой чуши. Мы живем не в том мире, Лайтвуд. Любовь — не двигатель прогресса, не гарантия мира. Любовь — это блядское ничто. Пустота.

— Тогда почему ты помогаешь?

Микки лихорадочно облизывает губы, но не отвечает.

— И ты не отрицаешь, — кулаки и удары давно в прошлом, но Алек бы не удивился, если бы Милкович ударил его. — Не говори, что не видишь, как он смотрит на тебя, и что вы всю жизнь собачитесь не из-за этого.

— Нахуй его. И эту любовь, как вы её называете. А ты собери яйца в кулак и иди к Магнусу, мы с рыжим не для того свои жизни ставили под удар, чтобы ты строил из себя кисейную барышню. Иначе и тебя нахуй.

И как всё время до того, как Микки начал разговаривать, он обменивался сообщениями без использования мата?

* * *

В лесу становится все темнее, уже даже свет избушки неспособен сразиться с мглой и отступает. Освещенный круг становится всё меньше.

Алек крепко сжимает чужие холодные пальцы. Чем меньше света, тем мертвее воспоминания.

* * *

Алек выходит на залитую солнцем поляну и выдыхает. Прогулка по лесу под ручку с колотящимся в груди сердцем и сотнями вопросов отбирают все силы. Он вынимает из волос серовато-синий листочек.

И не сразу замечает, что на поляне он не один.

— Александр?

Становится ещё тише, чем было до этого.

Алек сглатывает, пытается утихомирить сердце и мысли, но все же поднимает взгляд.

— Магнус.

* * *

Холод ползёт по ногам, карабкается вверх, впивается длинными острыми ноготками в кожу. Скользит по рукам и шее, почти нежно перебирает волосы. Забирается даже между телами, вынуждая прижаться еще ближе.

Прямо на кончик носа Алека падает холодная капля.

Магнус вздрагивает.

— Все еще не жалеешь о том, что сидишь здесь со мной, а не под защитой в городе?

Алек вздыхает и лишь сжимает руки на плечах Бейна. Сильно, может быть, даже до синяков, потому что не может иначе.

Глупый. Неужели не понимает, что он вытерпит и холод, и дождь, и уничтожение ради возможности быть здесь. Без Магнуса даже дышать не вышло бы, так что он просто выбрал более легкий и быстрый способ.

Он хмыкает.

— Помнишь, мы когда-то сравнили небо с циклопом?

Бейн грустно и как-то совсем безнадежно улыбается. Конечно же, помнит.

— Кажется, ему всё-таки было обидно, и теперь оно мстит.

— Думаю, что ему просто плевать.

* * *

Двадцать один.

Алек выходит из леса и пытается нацепить на лицо маску полного безразличия ко всему. Вежливо-дежурное выражение, кажется, так это называется. Только тяжело это сделать, когда руки всё ещё помнят теплоту чужих пальцев, губы чуть припухли от поцелуев, а кожа горит от сперва нежных, затем страстных прикосновений.

В последнее время стало меньше возможности выбираться к Магнусу, но от этого встречи превратились в горящее пламя, сносящее всё на своем пути. На улице светит солнце, но Алек поправляет горловину светло-бежевой водолазки. Специально после ночной смены забежал домой и переоделся, потому что знал, что возвращаться будет со следами прошедшего с Магнусом дня, о которых сам же и будет умолять, находясь на грани между жизнью и страстью.

Он был счастлив. Почти. Если бы на горизонте не маячило скорое приближение 23-х лет, верхней границы, когда ему придется явиться к Старейшинам и принять свою судьбу. Будет ли эта судьба длинноногой брюнеткой, рыжей с четвертым размером груди или миниатюрной блондинкой, это не изменит того факта, что судьба не будет Магнусом.