Луна. История будущего - [15]

Глава 2. Лик Луны

Когда один из видных представителей средневековой схоластики Альберт Великий смотрел на поверхность Луны, он видел там чудище. Голова этого чудища была обращена на запад, а на спине его как будто росло дерево, к которому, возможно, прислонялся человек, стоящий на востоке. Одни считали восточного гомункула первым убийцей Каином или Иудой Искариотом, а другие утверждали, что это крестьянин, которого изгнали с Земли за то, что он рубил деревья на господских землях, не имея на это права.

Вероятно, собака и терновый куст, вверенные Шекспиром Заморышу, который играл Луну в пьесе «Сон в летнюю ночь», намекали на черты того чудища, что Альберт Великий разглядел на Луне, то есть на очертания Океана Бурь и прилегающих малых морей, а крона дерева — на очертания Моря Дождей. Впрочем, трудно сказать наверняка. Насколько можно судить, на том этапе никто в западном мире не делал — и уж тем более не подписывал и не хранил — зарисовок узоров на поверхности Луны и не давал этим узорам устойчивых названий.

Сегодня, когда мир насыщен изображениями, это кажется невероятным — во всяком случае, я немало удивился, обнаружив, что все было именно так, — но в те годы никого это не смущало. Символических изображений лунного серпа — с нарисованным в профиль носом и лицом, если имела место персонификация, — похоже, было вполне достаточно, тем более что они встречались часто, и не в последнюю очередь на исламских гербах и флагах. Рельеф Луны, в отличие от формы, обычно не зарисовывали. Чтобы узнать, как выглядят пятна на Луне, достаточно было на нее посмотреть. Зачем фиксировать вещи, которые все видят и так, которые не представляют важности и которые никто ни с чем не спутает?

Первый ответ, похоже, таков: потому что описывать мир таким, какой он есть, само по себе очень важно. Казалось бы, подобного ответа стоит ждать от ученого. На самом деле его не словом, а делом дал фламандский художник эпохи Возрождения Ян ван Эйк. До нас дошли пять картин, с разной степенью достоверности приписываемых ван Эйку, на которых в дневном или сумеречном небе видна реалистичная Луна. Самой четкой — и самой проникновенной — из них стоит признать «Распятие», датируемое 1420–1425 годами. День клонится к вечеру, и убывающая Луна висит низко. На ней хорошо видны темные пятна морей и размытость границы света и тьмы.

От современников ван Эйк отличался своим стремлением описывать конкретные составляющие своего мира такими, какими они были, даже если их детали представлялись случайными. Его известняк выветривается ровно так, как в жизни; силуэт его гор топологически точен; его облака выдерживают метеорологическую проверку. Поэтому и Луна у него — часть реального мира, изображенная не аллегорически и не символически, а такой, какой он ее видел.

Впрочем, все же не такой, какой она бывает после обеда. Если Луна видна после обеда — во время смерти Христа, — то она должна быть прибывающей, а не убывающей, как у ван Эйка[7]. Похоже, эта ошибка свидетельствует об отсутствии у ван Эйка интереса к Луне как к астрономическому телу: он просто хотел показать, как она выглядит. Вероятно, он сделал набросок утром, при заходе убывающей Луны, и впоследствии отталкивался от него. Если важнее всего — изобразить вещь такой, какая она есть, то Луна есть луна и луной остается.

Зачем ему вообще было рисовать Луну? Возможно, как и многим из нас, она ему просто нравилась. Возможно, он хотел таким образом продемонстрировать свое мастерство. Впрочем, причина может быть и другой. Луну долгое время ассоциировали со смертью. В диалоге «О лике, видимом на диске Луны» Плутарх рассуждает о «сущности души, пребывающей на Луне», где она «сохраняет некоторые крупицы и грезы жизни». Он называет невидимую обратную сторону Луны «Елисейскими полями», а видимую — «противоземной равниной Персефоны». Души могут перемещаться с одной стороны на другую по длинным «заливам» или страдать во «впадине Гекаты» (вероятно, имеется в виду Море Дождей).

Говоря менее научно, Луна бледна, как череп с темными глазницами. На распятии ван Эйка она близка по размерам к черепу и находится рядом с головой — почти такой же по размеру — нераскаявшегося разбойника, распятого слева от Христа. Если рассматривать картину таким образом, она неизбежно заставляет вспомнить о лучшей фотографии восхода Луны, сделанной в XX веке, — снимке Энсела Адамса «Восход Луны. Эрнандес. Нью-Мексико»[8], на котором в вечернем небе сияет яркая Луна, а на еще залитом солнцем кладбище на склоне белеют кресты.

Несмотря на это эхо, донесшееся до нас сквозь века, ван Эйк не задал новую моду. Насколько нам известно, следующим реалистичную Луну изобразил Леонардо, который сделал ее набросок в своих неопубликованных записках о пепельном свете. Однако он не увидел необходимости добавить лик Луны ни на одну из своих картин. Единственные другие сохранившиеся изображения поверхности Луны, выполненные до изобретения телескопа, сделали Уильям Гильберт, который был придворным врачом Елизаветы I, и немецкий художник Адам Эльсхаймер, живший в Риме.

Рисунок Гильберта, датируемый примерно 1600 годом, нельзя назвать ни наброском, ни произведением искусства. Скорее, это нанесенная на сетку грубая карта, где четко очерчены различные моря, которым присвоены довольно прозаические названия («Южный континент», «Северный остров», «Средилунное море» и т. д.). В принципе, такой рисунок можно было бы создать в любое время, если бы кто-то пожелал настолько внимательно изучить Луну и описать увиденное так, чтобы другие могли ссылаться на те же особенности ее рельефа. Судя по всему, до Гильберта никто этого не делал.