Лукьяненко - [7]

Несмотря на все передряги, он ни на кого зла не таил, а помнил другое. Он знал, что три года его радения в станичном правлении хотя бы малую память, да оставят о нем среди людей. Потому что все дела он старался вести на совесть, всегда слушал, что скажут те, кто имеет больший жизненный опыт, старался постоять за правду. То, что он сдал все полномочия и теперь может долгими зимними вечерами перебирать в памяти летние жаркие дни, когда они с Васильченко сверяли по описям и по буквам инвентарь, приносило ему успокоение и надежду, что теперь-то он сможет наконец заняться своим пошатнувшимся хозяйством вплотную. И отходили прочь при этой мысли те нелегкие заботы, когда в глазах его стоял изо дня в день список, где значились и «чернильный прибор со звонком, дощатый диван, куски сукна для настилки пола, чугунная печка с трубами, 4 фонаря на столбах с лампами». В конюшнях и сараях при правлении значились «крашеные бочки для возки воды, ушат для воды, хомуты, дуги, чересседельники, ординарные вожжи», а также предмет общей заботы и внимания — общественные и казенные жеребцы, общественные весы с железными стрелами, разные гири, конь деревянный для обучения молодых казаков. Далее следовали два сундука, где лежали — в одном дела по запасу, в другом — по военно-конской переписи. Там же, в правлении, стоял ящик, где хранились казачьи учебники, черные сукна для столов, красные сукна, медали для станичных судей. Железные вилы, касса, сундук для хранения вещей, палатка, брезенты для просушки хлеба, межевые цепи, разной величины куски бичевы, пара чугунных котлов, дюжина деревянных чашек, сигнальная труба, лошадь-чучело, подковы, стремена, бешметы, подсумки, бурки, сумы паласовые, подпруги, шашки — все, что нужно казаку для полного снаряжения и в мирные дни труда. И наконец, иконы в сборной и писарской комнатах с лампадками — все, что сдано было преемнику в полной сохранности. Скольких сил стоило сбережение и умножение казенного имущества. А вот помнят ли то добро, что сделал он людям, пробыв три года в должности атамана?

Ну, что дало ему атаманство? Шестьсот рублей серебром в год? Так это на всю ораву, восемь детишек да сам с жинкой. Сиди с утра до вечера в правлении, а чуть что — езжай в отдел, в Славянскую, отписывай и разбирай всякого рода жалобы и доносы, сумей поладить как с добрым, так и с поганым человеком. А у него самого что — дети не растут и не надо их поднимать?! Недаром всякий уважающий себя казак сторонится общественной жизни. Некогда ему за вседневными заботами, одна только и есть мысль — обработать свой пай, чтоб прокормить семью.

Конечно, хорошее не забудется. Нет-нет да и вспомнят его старики добрым словом за заботу о вымощенной улице, о сохранности крохотного станичного леска — его уже давно бы вырубили под корень, если б не пристрастие атамана. Но он знал главное, и это придавало ему силы — ему нечего прятать глаза теперь при встрече со станичниками, будь то казак или иногородний. Кому, может, и не нравилось, когда он шел навстречу, допустим, ковалю Митрофану Седину, если тот нуждался в куске арендованной земли под люцерну. Пантелеймон Лукьяненко ценил и уважал всех, кто приносил пользу в станице, а Седина, как человека не только трудового, но и весьма культурного, о котором говорили не иначе как об авторе пьесы о народной жизни, так похожей на их станичную, что многие долго потом допытывались, о ком это так живо написал наш коваль, не о том-то или, может быть, о ком другом, — его он хорошо знал и ценил.

Или, допустим, в духане подвыпивший после обучения казачат рубке лозы урядник задел сапожника, обозвав его дармоедом, нахально усевшимся на казачий хлеб с салом, ерепенясь, стучал шашкой по столу? Что же, теперь этому самому уряднику в зубы заглядывать? Нет, кузнец и сапожник — люди мастеровые, у них такие же, как и у казака, трудовые мозолистые руки, и едят они свой заработанный хлеб. Ни на чей хребет не уселись, не пьют чужой крови. И без них казаку — ни шагу…

САМОЕ РАННЕЕ

Некогда отцу с матерью. Лето пришло — забот полон рот. День и ночь на степу, да и по дому хлопот не оберешься. Что ж, что семья большая? Каждому только подрасти, а дело найдется. Старшие сестры домашние работы помогают матери переделать, все ей легче: поздней осенью солить на зиму капусту, коноплю трепать и прясть холстину, за малыми да за старыми присматривать — первое их дело. Или печка где облупилась — побелить, раз в неделю полы подвести. Развести для этого в стареньком ведерке коровий навоз с глиной пожиже — вот и готов пол, как новая копеечка, такой желтенький, как яичко, — про то и говорить не надо!

Хлопцы тоже к работе еще с пеленок приучены. Чуть подрос, на ноги только-только стал, а уже ему в руки хворостину — иди гусят паси по толоке, да не нашкодили чтоб, смотри, за чужой забор бы не влезли. Одна радость Павлуше — гусята с гуской впереди с боку на бок пере-наливаются, семенят — от хворостины подальше держатся, — а у него за пазухой пригрелся самый слабый, маленький. Животу тепло и мягко, но надо не споткнуться, не упасть на гусенка, не раздавить его. Заботится: уже работник! За ним теперь досмотр не нужен — он сам помощник в семье!