Лукреция с Воробьевых гор - [36]

Я украдкой посмотрела на Игоря. Тот кусал губы, чтобы не рассмеяться. Отца эта история немного забавляла, но тем не менее он тоже увлекся и пожелал принять участие в затее.

— А что, мама, скосить мы скосим, это не проблема. А как будем обмолачивать? Неужели цепом? У бабки Дарьи где-то был…

— Зачем цепом. Я и валиком могу обмолотить, — предложила бабушка. — В войну мы делали ручные мельницы. Такой камень большой с ручкой, как жернова. Недавно видела, у бабки Дарьи в сарае валяется.

— Бабка Дарья ничего не выбрасывает, — подтвердил папа. — Обмолотим, Сережа, это не проблема. И в печке испечем хлеб.

Я услышала сдавленный стон. Игорь корчился от с трудом сдерживаемого смеха. Мы с ним не ожидали, что Серж так быстро найдет единомышленников. Уже зимой бабушка «устерегла» домик с большим огородом. Сергей стал домовладельцем. Тогда еще это было нетрудно — купить недорогой домик под дачу.

Всю неделю он ходил с нами на покос. Учился косить, но у него плохо получалось. Папа боялся доверять ему косу, того и гляди шарахнет себе по ногам. Серж с завистью наблюдал, как нарочито небрежно и легко косит Игорь, которому это дело далось на удивление легко.

Сережка был совсем мальчишка, неловкий, нерасторопный. Но чем-то очень полюбился папе и бабушке. Папа говорил, что душа у него хорошая, чистая. Он и повзрослев останется ребенком. Тем труднее ему будет пережить в будущем крушение своих мечтаний и планов. А это произойдет обязательно. Меня эти мрачные предсказания очень встревожили.

К сожалению, мы не могли надолго оставить Сержа у себя: приезжала Люся, на этот раз не с женихом, а с законным супругом. Ждали и маму. Проводив его на вокзал и вернувшись домой, мы заметили, что он оставил после себя какую-то невосполнимую пустоту. Этот удивительный человек, такой несовременный чудак, помесь Иванушки-дурачка и князя Мышкина, сумел за несколько дней расположить к себе не только наших домашних, но и соседей.

Но вскоре нагрянули Люся с Володей, так что тишина и покой были надолго забыты. Бабушкин маленький домишко не мог вместить такую толпу гостей. Мы уступили Люсе с мужем нашу застекленную веранду и поставили палатку прямо в саду под яблоней. Над этой палаткой вдоволь посмеялись соседи и родня. Люся иронически приподняла свои тонкие брови: затея показалась ей чрезмерно экзотической. Впрочем, шалые гуманитарии еще и не на то способны. Нас оставили в покое.

День пролетал шумно и весело. За стол садилось не менее десяти человек, вместе с кем-нибудь из родни. Трапезы были длинные и обильные, с разговорами, спорами, смехом. Люська, как всегда, учила крестьян работать на земле, а обывателей — крутиться и выживать в нынешних непростых условиях. Она написала две курсовые по экономике сельского хозяйства и считалась среди друзей большим специалистом в этой области.

Мы все, такие разные, очень дружно прожили этот месяц. Я даже пережила новое ощущение — словно я маленькая частичка родового клана, огромной семьи, мирно живущей под одной крышей. Игорь очень ценил и уважал мою сестрицу, мама обожала Игоря. Любовь, доверие и привязанность так и витали наподобие доброго ангела над нашими главами.

Только Володя, мой зять, казался безликой тенью своей жены. Он был абсолютно никакой — молчаливый, тихий, незаметный. Но позже мы с ним очень подружились, когда я поумнела и научилась, отметая внешнюю привлекательность, угадывать истинную суть людей.

«Душу можно ль разгадать?» Разгадать нельзя, но угадать внешние очертания и сам настрой на доброе и прекрасное — можно.

Наши полудеревенские дни были просто замечательными, но ночи… В душные августовские ночи мы отбрасывали полы нашей палатки и долго разговаривали, глядя в черноту сада, слушая оглушительную тишину. Потом всходила луна и заливала наш сад густым лимонным светом.

Когда я лежала на его руке и смотрела на луну, мне казалось, что реальный мир незаметно ускользнул от меня и я очутилась в другом измерении. Я сказала об этом Игорю. В ответ он сначала поворчал:

— Вечно у тебя другие жизни, иные миры. И этот неплох, если его разумно устроить.

Потом помолчал немного и вдруг засмеялся:

— Впрочем, я тоже совершенно выпал из действительности в эти два месяца. И очень рад, что выпал. Так надоела моя старая шкура, замечательно побывать в новой.

— Ты слишком уж опростился, Иноземцев, — попеняла я ему. — Подумать только, за полтора месяца не прочел ни одной книги, только местные газеты.

— Ни одной, — подтвердил очень довольный Иноземцев.

Он даже окать начал слегка, по-местному. Облюбовал старинную косоворотку, когда бабушка доставала из сундука всяческую архаику — прожарить по обыкновению на солнышке. Дедушкину косоворотку Игорь носил, лихо расстегивая все пуговицы на шее. Это напоминало какую-то игру в простонародность.

Все нарочитое, лихое, чрезмерное казалось мне недолговечным. Так оно и вышло. В конце августа Игорь словно очнулся, взял в руки какой-то толстый том, привезенный из Москвы. Потом снял косоворотку и запросился домой. Как я ни умоляла остаться еще на неделю, он был непреклонен. Напоминал об экзаменах в аспирантуру. Но для него эти экзамены были лишь формальностью.