Луковица - [44]

Хаус же, стремясь углубить "межимпериалистические противоречия", сделал неожиданный ход, он настоял на личной встрече с Ллойд Джорджем и не знаю уж о чем они там говорили, но по результатам этой встречи Англия изменила свое решение и предоставила Франции чаемый той заем. Франк спасли руками Англии, Англия разозлилась (причем разозлилась на французов, на которых она и так всегда злится), Хаус оказался во всем белом, Франция вернула пошатнувшиеся было позиции и все снова уселись за стол переговариваться. Тут же выяснилось, что Клемансо ничего не понял, он продолжал упорствовать, несмотря на преподанный ему нагляднейший урок. Ну, что ты тут будешь делать… Хаус вздохнул и, наверное, подумал про себя что-то вроде: "Люди не понимают…".

Дальше случилось следующее – у Вильсона неожиданно возникла нужда отбыть домой, официально это объяснялось сменой состава Конгресса, неофициально же тем, что ему, якобы, нужно было "продавать" меркантильным американцам свежую идею Лиги Наций. Вильсон захватил с собою зареванную жену, чья нежная душа была исколота тонкими французскими шпильками и отбыл за океан. Случилось это 15 февраля 1919 года. Американскую делегацию возглавил полковник Хаус. Человека, который вообще-то по всем правилам должен был стать во главе американской делегации, то-есть госсекретаря Соединенных Штатов, Роберта Лэнсинга, Хаус не любил. Не любил на личностном уровне, так-то Лэнсинг его устраивал, иначе бы он госсекретарем не был, ну так вот, этого самого Лэнсинга (госсекретаря!) Хаус назначил быть ответственным за связи между американской делегацией и французской прессой. Шутка была злая, очень уж, наверное, французы полковника рассердили. Сорвал, так сказать, зло на невинном человеке.

19 февраля 1919 года, через четыре дня после того, как Вильсон, демонстрируя на официальном уровне неблагодарной Франции американское "фу", отчалил от негостеприимного французского берега, Клемансо вышел из своей резиденции, направляясь на официальную встречу с полковником Хаусом. Он уселся в автомобиль и тут, откуда ни возьмись, выскочил человек по имени Эжен Котен, анархист (в те годы еще не было Аль Каеды, тогда всех пугали жуткими анархистами и весь "цивилизованный мир" послушно пугался) и открыл пальбу по-македонски. Из выпущенных им семи пуль в цель попала лишь одна, и попала так удачно, что, отклонись пуля на пару миллиметриков вправо или влево и бедному Клемансо настал бы каюк, а так он уцелел, пулю, правда, решили не извлекать, так как было сочтено, что это связано со смертельным риском, и Клемансо с этим подарочком, с этим девятиграммовым напоминанием о бренности всего сущего так и проходил до конца своих дней.

Бравый "Тигр" хорохорился, он вернулся за стол переговоров уже на одиннадцатый день после ранения, но вернулся он другим человеком. Через месяц во Францию вернулся и Вудро Вильсон, бумаги-то должно было подписывать лицо официальное, ну Вильсону телеграммку и отправили – давай, мол, греби назад, "клиент готов". Клемансо продолжил переговоры с вернувшимся президентом СаСШ. И хоть при этом он продолжал пыжиться, Хаус в приватной беседе заметил, что, как ни печально ему об этом говорить, но Клемансо сдал. Как выразился скорбно поджавший губы полковник: "Нет в Тигре прежней концентрации…"

Вы помните замечательный фильм "Крестный отец"? "На этом договоре будет либо твоя подпись, либо твои мозги." Эх, французы… И ведь жаловаться некому – сами все, сами.

Луковица – 38

Знаете ли вы, что является самым интересным в картине мира, которая вывешена на стене нашего сознания и которую мы вынуждены рассматривать снова и снова? Мы имеем эту картину перед глазами, ложась спать и, едва продрав со сна глаза, мы вновь стоим перед ней и выбираем маршрут, по которому мы отправимся в сегодняшнее путешествие, ведь наша жизнь и картина мира связаны неразрывно. Самое интересное в нашей картине – пропорции, масштаб.

Стоит чуть-чуть подправить уходящий в перспективу ландшафт и готово! Перед глазами нашими другая картина. Совсем другая, хотя все вроде бы на месте, никакая деталька не упущена, там же, где была она вчера, высится гора, и там же разверзается пропасть, но вчера гора выглядела неприступной, а сегодня она куда ниже, и не нужно быть Тенцингом, чтобы на нее взобраться, и пропасть, вчера бывшая пропастью, сегодня кажется нам какой-то, прости Госоподи, канавкой, стоит получше разбежаться и ты раз! – и на той стороне. И, разглядывая сегодняшнюю картину, мы удивляемся тому, что сто лет назад никому не пришло в голову на гору залезть и никто как следует не разбежался. И вчерашние врали, рассказывавшие сказки о том, что они побывали на вершине, сегодня видятся вполне милыми и искренними людьми, ну действительно, чего уж такого фантастического в том, что они рассказывали, стоит ведь всего лишь посмотреть на гору, какой она выглядит из сегодня, и с горой все ясно, да на нее даже школьник забрался бы без труда и без кислородной маски.

Чем были сто лет назад Соединенные Штаты? А чем была Англия? Мы, хотим ли мы того или нет, опрокидываем в обратную перспективу наше сегодняшнее представление о той Англии, которую мы имеем перед глазами сегодня и ровно ту же метаморфозу мы проделываем и с государством США, и точно то же мы делаем и с Россией. И сделать это нам тем легче, что в том нам помогает пропаганда, государственная пропаганда, которой выгодно представить те или иные события во вполне определенном ключе, и дело усугубляется тем, что во вчера опрокидывается и сегодняшняя шкала ценностей, о которой сто лет назад никто не имел ни малейшего представления, ведь сто лет назад золото блестело ярче и было тяжелее, женщины не стремились похудеть, а мужчины на оскорбление словом отвечали полновесной оплеухой, а то и пулей. Представить себе сегодня тот мир мы просто не можем, наша действительность отличается от тогдашней так же, как отличается картина старого мастера от отпечатанной на принтере жалкой копии.