Лучший - [26]

Весь период беременности протекал как на иголках, поведение ее становилось все более вопиющим, ее первый ребенок – дочка – практически всегда находилась у бабушки, матери ее первого мужа – и это, кстати, было Катиной инициативой.

Я начинал понимать где-то на подсознании, что, возможно, ошибся в выборе – но пути назад уже не было. Меня стала угнетать эта обстановка вечного псевдовеселья – раздражали собрания подружек, просмотра «Дома-2» и прочих мало чем выдающихся реалити-шоу, скупка всей существующей желтой прессы, ее внезапные ночные рандеву с целью «поехать покататься» и прочие странные и необъяснимые для меня вещи, которые я стал все отчетливее замечать, но разорвать эту связь, в том числе и по причине ее беременности, я не мог, считал это недостойным. Меня разрывало на части, как будто во мне уживалось два разных человека – один осознавал всю плачевность ситуации, другой – был по-прежнему зависим от этой женщины.

Несколько раз ее клали на сохранение, поскольку ее образ жизни приводил к подобным исходам. Врачи просили меня поговорить с ней, дать понять, что она может потерять ребенка такими темпами – на все мои попытки я встречал поток неконтролируемой агрессии, после чего понимал, что лучше вообще ничего не говорить, дабы не провоцировать ситуации.

Все эти 9 месяцев я находился в состоянии глубочайшего стресса, что сказывалось, конечно, и на моей игре, и на прочих отраслях моей жизнедеятельности – стоит ли говорить о том, что вся история с Воронежем также произошла в этот период моей жизни.

После того, как Катя родила, она начала манипулировать ребенком – требовала узаконивания отношений, при этом продолжала отказываться идти на контакт с моими родными и теми друзьями, с кем я общался на протяжении многих лет до встречи с ней.

Частые домашние вечеринки – теперь сменились вечеринками на выездах – по ночам, когда я засыпал, она забирала сына и уезжала в неизвестном направлении.

Так как я уже в общем-то понимал, что она способна на все что угодно – пропускал тренировки и мчался на ее поиски – находил сына, лежащего в одной пеленке на лежаке у бассейна пригородного отеля – в то время как она развлекалась с подружками у барной стойки.

Вся эта эпопея завершилась ровно одним днем – в очередной ее подобный приступ она уехала в ночь к некой подруге на квартиру, оставив меня с сыном одного. В доме, где жила подруга, этажом выше располагалась квартира крестного моего сына Игоря – близкого мне человека и друга.

Катя начала звонить его жене, говоря, что ей срочно нужно пожаловаться на меня, та спустилась вниз, в эту квартиру, – навстречу ей вылетела раздухарившаяся Сафронова с пакетиком белого порошка в руке.

Крестный рассказал об этом инциденте – но предложил не делать поспешных выводов – взять волосы с ее расчески и отдать их на соответствующий анализ – он показал высокую концентрацию наркотических веществ.

Мы встретились все вместе, и при крестном я сказал: «Екатерина, ты принимаешь наркотики». Поставил условие – либо ты лечишься, либо мы расстаемся. Ребенок с мамой наркоманкой – это ненормально. Она согласилась лечиться. Потом стала орать, психовать, пыталась выпрыгнуть из машины. Утром собрались, я ее отвез в клинику. Сделали анализы, провели обследование. Выяснилось, что зависимость многолетняя. Тогда мне стало совсем плохо.

Картинки начинали складываться в голове, я понимал происхождение бесконечной крови из носа, бессонницы, странных перепадов настроения – от эйфории до агрессии – и понимал также, что это начало конца.

Сыну на тот момент было 6 месяцев.

Следующие полгода я посвятил себя борьбе за ее выздоровление. Мне казалось, что хотя бы ради ребенка я должен попытаться. Наблюдался у психолога несколько раз в неделю, при этом сильно замкнулся в себе, загнал себя в угол.

Начинал понимать головой, что, даже если чудо и произойдет, вместе с ней быть я уже не смогу.

А в глубине души, конечно, продолжал надеяться.

Ситуаций, которые заставляли меня все больше убеждаться в том, что шансов на выздоровление нет, становилось все больше.

Пробыв какое-то время в клинике, она стала плакаться и проситься домой, увидеть сына. Просила перевести ее на амбулаторное лечение, обещала каждый день приезжать на осмотр к врачу. Врач, несмотря на то, что был настроен скептически, – оставил это решение за мной, под мою ответственность – я решил дать шанс.

Итог – спустя трое суток амбулаторного лечения все ее анализы вновь оказались положительными – медики подытожили, что за всю историю их многолетней практики так быстро не срывался еще никто.

Я вновь и вновь в ультимативной форме возвращал ее в больницу – все это время сын находился с няней – со своими родителями на тот момент я по-прежнему не общался, просто-напросто мне было стыдно.

В это же время я подал документы в суд на проживание ребенка со мной – мне казалось, что для нее это должно стать самой сильной мотивацией к выздоровлению. Она совершенно спокойно подписала эти документы, говоря мне о том, что все понимает и так будет правильно для всех.

Насильно в клинике никого держать не будут, и спустя некоторое время она выписалась из нее самостоятельно и переехала жить к своей бабушке. Не звонила мне и не писала, о сыне также не вспоминала. Мне стало ясно, что бороться со своим недугом она не собирается и ради этой зависимости готова отказаться от семьи – все произошло, в общем-то, так, как меня предостерегали врачи.