Лучшие годы жизни - [3]

– А почему солдаты? – шелестели слова недоумения. – Будет салют? Разве он был военный?

Автоматчики сильно продрогли, так как приехали на кладбище задолго до начала похорон, и теперь, переглядываясь украдкой, они с нетерпением ждали, когда же гроб будет опущен в могилу и засыпан землёй.

– Может, разрешат всё-таки не стрелять? – услышала Татьяна шёпот одного из них. – Тогда чистить автомат не придётся.

Стоя ближе всех к гробу, Татьяна вспомнила, как перед похоронами ещё раз зашла в морг, чтобы взглянуть на тело. Труп был уже облачён в специально привезённый для этого костюм тёмно-синего цвета. Она не сумела заставить себя посмотреть на разбитую голову, но остановив взор на мёртвых руках, аккуратно сложенных на груди, она не могла отвести от них глаз. Восковая кожа с множеством трещин, из которых санитары не вымыли въевшуюся в поры кровь, притягивала взгляд Тани, как магнит. Она прекрасно помнила пальцы Юрия и, стоя над мертвецом, с каждой минутой уверивалась в том, что эти руки принадлежали не Юрию. И чем дольше она вглядывалась в них, тем твёрже она становилась в своём убеждении. Но документы, найденные в карманах этого человека, удостоверяли, что он был Юрий Полётов… Нет, эти коротенькие пальцы, эти худые кисти рук с бесцветной бумажной кожей не принадлежали Юрию. Но если перед ней лежал, погружённый в вечный сон, не он, то каким образом у этого человека оказались полётовские документы и одежда, в которой Юрий ушёл из дома? Куда подевался настоящий Юрий Полётов?

Таня не решилась обратиться ни к кому из товарищей Юрия со своими вопросами. Она не доверяла никому, помня слова мужа: «В моей работе нет и не может быть друзей, Танюха. У меня есть только коллеги». Если им не доверял Юрий, то Таня не могла довериться им и подавно.

И эти руки, в которых она не признала Юру, почему-то успокоили её, вселили в неё уверенность в том, что Юрий на самом деле жив…

– Татьяна Сергеевна? – негромко спросил стоявший возле неё лысоватый мужчина с пронзительными глазами и гладко выбритым начальственным лицом; он будто спрашивал разрешения на то, чтобы приступить в процедуре погребения.

– Да, конечно, пожалуйста, – пробормотала она, и мужчина махнул рукой, подавая знак людям в синих спецовках.

Таня повернулась и пошла прочь, не дожидаясь, когда гроб опустится в стылую землю.

– Татьяна Сергеевна, – окликнул её кто-то, но она не повернулась.

Что ей до этого незнакомого бездыханного тела, запрятанного в лакированный деревянный ящик? Она не узнавала его, она не узнавала себя. Собравшиеся проводили её растерянными взглядами, но остались стоять на месте до окончания погребения. Точь в точь траурная сцена из «Коричневой зимы» Юрия Полётова, подумалось Тане, – неподвижные мрачные куклы в длинных чёрных одеждах, похожие на зимние деревья с обрубленными ветвями. Зачем пришли на кладбище сослуживцы Юрия, не верившие в его литературный талант? Они считали его чудаком до того момента, покуда известность не обрушилась вдруг на него лавиной со всех сторон. Кому нужно теперь их показное трагическое молчание на морозе? Здесь должны были собраться только те, кто ценил творчество Юрия, кто любил его книги, а всем остальным тут не место…

За спиной сухо треснули выстрелы, им слабо поддакнуло эхо. Ещё залп…

– И салют ваш не нужен Юрке, – пробормотала Таня, шмыгая носом.

Она вышла за чугунные ворота и направилась к своему припудренному пушистым снежком автомобилю, вглядываясь в многочисленные отпечатки на снегу, будто силясь выявить среди них следы Полётова.

– Что же случилось? – прошептала она. – Где Юрка?

И тут она зарыдала, громко, надрывно, давясь кашлем.

Что она знала о Юрке, этом странном человеке? Пожалуй, ничего, кроме того, что он рассказал в своих книгах. Но что из написанного было правдой, а что – вымыслом?

***

Когда на девятый день к ней заехал Павел Костяков, она была одна.

– Ты что? – Он откровенно удивился, оглядывая квартиру. – Ты не отмечаешь девять дней?

– Зачем? Что тут отмечать? Разве это праздник? Я бы и после похорон не устраивала поминок, но вы меня взяли в такой оборот, что я и сообразить не успела. Я уехала с кладбища, думала отсидеться одна, но вы все примчались сюда, потащили меня куда-то, а там – столы, водка…

– Но девять дней! – Павел изумился. – По православному обычаю надо…

– Не желаю! Не хочу поминок! Я не верю, что он умер! Не верю!

Костяков осторожно привлёк Таню к себе и вкрадчивым голосом, словно вёл беседу с тяжелобольным человеком, проговорил:

– Танюша, мы его похоронили. Разве ты не помнишь?

– Я всё хорошо помню. И я не нуждаюсь ни в какой психологической поддержке. Я сама психолог.

– Знаю. Но ты сейчас мыслишь неадекватно…

Он погладил её по плечам.

– Таня, девочка…

Из неё вырвался протяжный горестный стон. Она уронила голову на плечо Павла и заплакала.

– Если бы ты знал, как мне пусто здесь все эти дни, – пробормотала она, всхлипывая.

– Успокойся…

Она почувствовала его губы у себя на шее, но не сразу обратила на это внимание. Затем Павел взял обеими руками её лицо и припал к её рту. Её глаза широко открылись, полные слёз и недоумения, и она рывком отстранилась.