Лучшие годы Риты - [8]

– Согреет! – обрадовалась Рита.

Текила была теплая – Митя достал бутылку из кармана пиджака. Да, поверх клетчатой рубашки он носил пиджак. Выглядело это, конечно, кошмарно, но вышло кстати, иначе ему не в чем было бы вынести бутылку из ресторана.

– Холодильник разморожен, закусывать нечем, – сообщил он, вернувшись из дома со стаканами. – Правда, лук зеленый вырос уже. Будешь луком закусывать?

Рита ничего не имела против лука, и, снова подсвечивая себе телефоном, Митя принес его с грядки. Она зажевала текилу молодыми, мокрыми от вечерней росы луковыми перьями и не столько согрелась, сколько перестала думать о холоде. Жизнь наладилась.

«Если бы я отсюда не уехала, то, может, алкоголичкой стала бы», – весело подумала она.

Это вряд ли, конечно. Алкоголизм – это все-таки гены, а у них в роду никто как будто бы не спивался.

Митя сел рядом на ступеньки и выпил тоже. От него шло тепло – Рита чувствовала это даже на некотором расстоянии, даже через плед, – но не исходило уюта. Впрочем, никакого уюта она от него и не ожидала.

– Здесь правда все как было, – сказала она. – Даже дорога до сих пор такая же. Из сбитой пыли.

– Мне в детстве казалось, сбитая пыль конфетами пахнет, – сказал Митя. – Потом стал думать, что это только казалось, а недавно у Лихачева прочитал – так и есть: старые грунтовые деревенские дороги после жаркого дня всегда пахли ванилью. Странно.

– Почему странно? – спросила Рита.

– Потому что состояли они тогда из пыли и сухого конского навоза. И почему такая смесь ванилью пахла, непонятно.

Картина, в общем, вырисовывалась примерно такая, как Рита и предполагала: работает мужем на час, надевает под пиджак застиранную клетчатую рубашку, зато имеет досуг читать академика Лихачева. Можно только позавидовать.

Но Рита не завидовала ему. Он просто был ей приятен, вот такой, как есть. Она поняла это еще в ресторане, когда стала танцевать с ним и почувствовала, что прикосновение к нему нравится ее ладоням. Она понимала это, когда шла по меже, держась за его ремень. И уж точно приятен он был ей теперь – немножко спьяну, под летними звездами.

Ей надоело быть сильной и хотелось немножко побыть слабой. Она понимала, что Митя точно не из тех мужчин, с которыми женщина может это себе позволить. Но ведь только в глобальном, общежизненном смысле он не из таких, а в смысле сиюминутном, в этом вот вечернем мгновении раннего июня, она вполне может придвинуться к нему поближе и даже положить голову ему на плечо.

Что Рита немедленно и сделала.

Митя, кажется, не слишком удивился. Что ж, значит, жизнь и его тоже избавила от пустых иллюзий, и он готов согласиться, что легкий хмель и летний вечер – приемлемый суррогат романтики.

Митя обнял Риту за плечи. Она придвинулась к нему еще ближе. Бок у него был теплый. Губы тоже. Поцелуй помог понять, что физически он ее устраивает и даже, пожалуй, вызывает нечто вроде влечения. Рита не была особенно темпераментной и большего от себя не ожидала. Даже запах лука, которым они закусили текилу, не помешал такому подобию взаимного влечения; тоже кое-что это значит.

– Пойдем в дом? – спросил Митя, когда они поцеловались еще раз, уже подольше и с более отчетливым удовольствием.

– Ну, не здесь же, – кивнула Рита.

В доме было холодно – дневное июньское тепло еще не было достаточным для того, чтобы он прогревался на ночь.

– И диван все тот же! – ахнула Рита.

Диван был кожимитовый, конторский. Когда-то папа получил его в заводоуправлении по списанию. И с самого детства Рита знала, какой он холодный. Лежать на нем приятно было только в невыносимую жару, при любой иной погоде от прикосновения к его поверхности по спине бежали мурашки. Особенно хорошо Рита помнила это малоприятное ощущение по своим свиданиям с Игорем Салынским. Это еще она была тогда юная, влюбленная, и то заметила. А уж теперь-то, когда ни того ни другого нет и помину, вообще околеет на этом диване, пожалуй.

– А чем тебе диван не нравится? – спросил Митя.

– Да холодный он как змея, – объяснила Рита. – И если раздеться, то к спине прилипает. Мы же разденемся? – уточнила она.

– Конечно, – подтвердил Митя. – Но не волнуйся: я на диван лягу, а ты на меня.

Прозвучало смешно, зато возбуждающе.

Неизвестно, для чего советский конторский диван сделали таким длинным и широким, но сейчас это оказалось очень кстати. Митя вытянулся во весь рост, раскинул руки, и Рите от этого чудилось, что под нею какой-то подводный остров. Или риф. Нет, риф каменный, она бы всю спину себе исцарапала. А остров может быть и песчаный, приятно лежать на нем голой спиной, и может он быть не в море, а в реке, лежишь на подводном песчаном холме, а волны ласкают тебя сверху, снизу, отовсюду и сразу всю…

Рита легла вот так, на спину, только потому, что ей показалось неловким смотреть Мите прямо в глаза. Не обязательно же он их закроет, может, сам станет ее разглядывать, а это тоже неловко, хоть и в темноте. Но вышло хорошо: она не видела его совсем, только чувствовала под собою, под всей собою его тело, и тоже сразу все – растревоженное, возбужденное. Есть у него жена или нет, она не спросила – дочка, сказал, есть, но, может, он в разводе, – а теперь решила, что наверняка в разводе, иначе вряд ли прикосновение к женщине завело бы его так сразу и так сильно, все-таки им не по семнадцать лет и даже не по тридцать.