Лучшие годы мисс Джин Броди. Девицы со скудными средствами - [79]

— Здесь безопасно? — спросила Селина.

— Нигде небезопасно, — ответил Николас.

Позже, раздумывая над этой молниеносной сценой, он не мог полностью довериться своей памяти, в частности, в том, что он тогда осенил себя крестом. В воспоминаниях ему казалось, что именно это он и сделал. Во всяком случае, Феликс Добелл, который к этому времени снова появился на крыше, с любопытством посмотрел на него, а впоследствии говорил, что Николас перекрестился, почувствовав суеверное облегчение от того, что Селина оказалась в безопасности.

Она бросилась к чердачному люку отеля. Феликс Добелл поднял на руки Тилли, которая пришла в себя, но не могла идти — боль была слишком сильной. Он отнес ее к чердачному люку, следуя за Селиной с ее платьем: она вывернула его наизнанку для лучшей сохранности.

Из окна-щели послышался какой-то новый звук, едва различимый из-за непрекращающегося шума падающей из брандспойтов воды, треска горящего дерева и обваливающейся штукатурки в нижних частях здания, а также из-за грохота спасательных работ на покатой крыше у светового люка. Этот новый звук возрастал и опадал прерывающимся монотоном между всплесками отчаянного, задыхающегося кашля. То был голос Джоанны, машинально читающей наизусть вечерний псалом, День 27-й, антифоны и респонсы[85].

Голос в мегафоне закричал: «Скажите девушкам, чтобы стояли подальше от светового люка! Мы можем открыть его в любой момент. Кладка может провалиться внутрь. Скажите тем девушкам — пусть встанут подальше от люка!»

Николас взобрался к окну. Они уже услышали указание и сгрудились у стульчака рядом с окном-щелью, не обращая внимания на мужскую физиономию, то и дело в нем появлявшуюся. Словно загипнотизированные, они окружили Джоанну, которая и сама была словно в трансе благодаря странным изречениям Дня 27-го по англиканскому чину, которые, как считалось, применимы к разнообразнейшим условиям человеческой жизни во всем мире, даже в данный конкретный момент, когда в Лондоне возвращавшиеся домой рабочие устало шагали через парк, с любопытством глядя на пожарные машины далеко за его оградой, а Руди Биттеш сидел в своей квартире в Сент-Джонз-Вуде, безуспешно пытаясь дозвониться до Джейн в Мэй-Теке, чтобы «приватно» с ней поговорить, когда только что родилось лейбористское правительство, а еще где-то на лице планеты люди спали, стояли в очередях за хлебом свободы, били в там-тамы, укрывались в бомбоубежищах от бомбардировщиков или катались на электрических автомобильчиках в увеселительных парках.

Николас крикнул девушкам:

— Держитесь подальше от светового люка! Подойдите поближе к окну!

Девушки обступили унитаз у окна. Джейн и Джоанна, как самые крупные, встали на стульчак, чтобы освободить побольше места для других. Николас заметил, что по лицам молодых женщин катятся капли пота. Кожа Джоанны, сейчас оказавшаяся так близко перед его глазами, неожиданно запестрела крупными веснушками, словно страх подействовал на ее лицо подобно солнцу. На самом же деле бледные веснушки, всегда присутствовавшие у нее на лице, но в нормальном состоянии практически незаметные под румянцем, выступили яркими золотистыми пятнышками, контрастируя с бледной кожей, обескровленной страхом. Антифоны и респонсы слетали с ее губ и языка, прорываясь сквозь грохот разрушения.

Великое сотворил Господь над нами: мы радовались.

Возврати, Господи, пленников наших,

                                              как потоки на полдень.

Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью.

С плачем несший семена возвратится с радостью,

                                                       неся снопы свои.[86]

Зачем, с какими намерениями решилась она погрузиться в эти тексты? Она помнила слова, и у нее была устойчивая привычка к декламации. Но зачем — в такой беде и будто бы для полного зала слушателей? На ней были темно-зеленый шерстяной жакет и серая юбка. Остальные девушки, машинально прислушиваясь к голосу Джоанны в силу долгой привычки это делать, вполне возможно, не так страшно нервничали и меньше дрожали благодаря этому, однако гораздо более внимательно вслушивались в значение звуков, доносившихся со стороны светового люка, чем в истинный смысл слов, предназначенных для Дня 27-го.

«Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.

Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон.

Вот наследие от Господа: дети…»[87]

Литургия любого дня оказалась бы столь же гипнотизирующей. Однако для Джоанны привычными были слова на правильный день месяца. Световой люк открылся с грохотом и в сопровождении града штукатурки и кривобоких кирпичей. Белая пыль еще сыпалась вниз, но пожарные уже спустили в люк лестницу. Первой наверху оказалась Дороти Маркэм, щебетунья-дебютантка, чья солнечная жизнь в последние сорок три минуты превратилась в сплошной, сбивающий с толку мрак, словно ярко освещенный прибрежный город вдруг лишился всех своих огней из-за отказа энергосистемы. Дороти выглядела осунувшейся и поразительно похожей на свою тетушку, леди Джулию, председательницу Административного комитета клуба, которая в этот момент в Бате; ничего не подозревая, упаковывала посылки для беженцев. Леди Джулия была бела, как лунь, такими же стали и волосы у ее племянницы, обсыпанные белой пылью, когда та выбралась по пожарной лестнице на покатую черепицу крыши и с помощью пожарных оказалась на ее плоской части. За ней по пятам следовала Нэнси Риддл, дочь священника мидлендской низкой церкви, которая так упорно работала над своим мидлендским акцентом с помощью Джоанны… Теперь ее урокам красноречия пришел конец: она навсегда сохранит присущее ей мидлендское произношение. Ее бедра казались еще более опасно широкими, чем раньше, когда, покачиваясь, она взбиралась по лестнице следом за Нэнси. Затем три девушки попытались залезть по лестнице вместе: они жили в четырехместной комнате на четвертом этаже и лишь недавно демобилизовались из армии. Все трое были крупные, мускулистые, сильные женщины — такими их за пять лет службы и должна была сделать армия. Пока они разбирались меж собой, Джейн ухватилась за лестницу и выбралась наружу. Трое экс-воительниц последовали за ней. Джоанна спрыгнула со стульчака. Она, пошатываясь, кружила по туалетной, словно волчок под конец своего вращения. Ее взгляд в странном замешательстве перебегал от люка к окну и обратно. Губы и язык по-прежнему повторяли литанию 27-го Дня, но голос ее ослаб, и она остановилась, закашлявшись. В воздухе по-прежнему висели белая пыль и дым. Рядом с ней оставались еще три девушки. Джоанна протянула руку к лестнице, но промахнулась. Тогда она наклонилась — подобрать сантиметр, лежавший на полу. Она ощупью искала его, словно была почти слепа, и все говорила нараспев: