Лучшее прощение — месть - [20]

— Но почему же ты не попытался хоть как-то нарушить этот порядок?

— Видишь ли, в этом деле завязано столько аукционов, салонов, сошлись интересы стольких людей, причастных к этому миру, что я сразу бы оказался в одиночестве и кончил бы, как Дон Кихот, понапрасну изломав копье в борьбе с ветряными мельницами. Не забывай, что аукционы ничего не гарантируют, потому что у них есть мощная политическая поддержка, но ходят слухи, что именно они — некоторые из них — и финансируют некоторые партии. Этим, пожалуй, и объясняется то, что у нас, в единственной из стран Европы, лондонские Сотби и Кристи, не считая других известных фирм, могут спокойно работать по ночам и по праздникам, когда богатая клиентура освобождается от работы и может собраться почти вся здесь, как на приеме в великосветском обществе. Если бы в Италии продажа на аукционе, как во Франции, например, подчинялась законным нормам, т. е. если бы подлинность проданного товара гарантировалась законом, дай Бог, если бы пятая часть наших аукционов осталась в живых. Ну, а Кристи и Сотби пришлось бы срочно паковать чемоданы и распрощаться с ночными и праздничными распродажами. Но, по счастью, наша история была всегда богата нашествиями иностранцев и любовью к иностранщине, не говоря уже о политических фокусах, в результате которых дурака превращают в гения, а гения в дурака.

— Но ведь есть люди, вроде тебя, которые не очень-то настроены против незаконной конкуренции на аукционах?

— Когда-то они пытались протестовать, но не забывай, что мы живем в мире индивидуализма, исключительного индивидуализма, и очень трудно предположить, что одни могут в чем-то согласиться, но другие будут продолжать снабжать аукционы. Одно время пытались навести здесь некоторый порядок, но вдруг выступил какой-то политический деятель из Ломбардии со своим декретом (конечно же, деятель был подкуплен), где запрещалась работа всех «соответствующих учреждений, за исключением государственных, в ночное время», т. е. он сумел легализовать то, что до сих пор считалось противозаконным. С тех пор (и даже раньше) змея радостно кусает себя за хвост и подыхает со счастливой улыбкой. Это положение действует уже более тридцати лет, а конца этому не видно. Но самое нелепое и смешное в этом деле то, что и ночные аукционы вначале, и выставки потом были предложены по инициативе профсоюзов торговцев предметами антиквариата, состоящими в то время как из антикваров, так и из аукционеров. Поскольку в Италии, в отличие от других европейских стран, не существует закона, запрещающего антиквару быть одновременно и аукционером, эти профсоюзы поневоле должны были стать смешанными, со всеми вытекающими отсюда абсурднейшими последствиями. Именно эти профсоюзы, причем с огромным энтузиазмом, способствовали открытию ночных аукционов.

Богатство одного человека формируется в ущерб остальным, так было и так всегда будет во все времена и при всех обстоятельствах, дорогой Армандо, здесь не может быть никаких иллюзий. Когда антиквары заметили эту ошибку, было уже поздно. Посмотри-ка на наше общество. Ведь самый большой престиж эти люди зарабатывают на аукционах, и никакого значения не имеет то, что какой-то там секретер XVII века стоимостью почти в миллиард оказался «произведением» вполне современным, а Тинторетто, который стоил вам полтора миллиарда — одним из худших произведений художника, если допустить, что именно он и был автором картины. На следующий день все только об этом и говорят. Имена тех, кто все это приобрел, можно прочесть на страницах самых известных газет. Довольный павлин может вовсю распустить хвост.

— А нормальный человек, — спросил Армандо, — не коллекционер, который просто купил однажды вещь и ушел, куда его деть, этого человека?

— Я слишком воспитан, чтобы советовать, куда его послать. Ведь это дурак. И он погоды не делает. Тут ведь главное, чтобы о тебе заговорили. То, что ты за ту же дрянь заплатил на полмиллиарда меньше, вовсе ничего не значит: антиквар ничего не скажет, а вот с аукциона пойдут разные сведения, и на следующий день твое имя будет у всех на устах… Но давай поговорим о чем-нибудь повеселее. Кстати, наверно не так уж плохо в горах с какой-нибудь девчонкой из твоей группы?

— Неплохо, только это не для меня. Стар. Я просто любуюсь ими, как ты прекрасными картинами (качество, перспектива, колорит) и стараюсь оценить класс, наслаждаюсь голосом, духами и вообще тем, что они рядом; а вечером возвращаюсь домой еще более грустный и одинокий, чем утром.

— Понял, но ты не прав. Зря ты сразу сдаешься. Давай начистоту: многие двадцатилетние девушки предпочитают зрелых мужчин, а у тебя есть все шансы понравиться.

И тут Армандо вспомнил Джулию, ее стройное и крепкое тело, ее улыбку и пухлые губы, и вновь почувствовал, как что-то вроде болезненного озноба вдруг охватило его. «Боже, да что же это со мной?». Как будто прочитав его мысли, старик накинулся на него:

— Да что с тобой, Армандо? Побледнел, погрустнел, будто думаешь о потерянной любви, будто женщину потерял… Да, потерял, — продолжал он размышляя.

В общем-то, те, кого мы потеряли, больше всего нас и мучают, даже в воспоминаниях, потому что, исчезнув неожиданно из нашей памяти в тот самый момент, когда они должны были стать нашими женщинами, они остались с нами, как наши сражения, которые мы не выиграли и не проиграли, и результат всего этого оставляет внутри какой-то горький осадок. Все эти вопросы, которые задавали мы жизни и на которые жизнь так нам и не ответила, остались под сомнением, а все наши сомнения время от времени начинают терзать нашу душу, и вот, с растерзанной душой, приходим мы к последнему причалу.