Лучшее - [24]

— Не изменилось ни слова, — констатировал Григорий. — История проследовала тем же курсом. Эксперимент не удался. Но почему? При помощи устройства, которое лично мне кажется невообразимо сложным, мы попытались сократить период беременности и ускорить рождение нового мира. Но у нас ничего не вышло.

— И город ничуть не изменился, — сообщил Алоизий Шиплеп. — Такой же большой и красивый, с двумя десятками импозантных башен из разноцветного известняка и мидлэндского мрамора. Крупнейший культурный и деловой центр. Мы обожаем его, но он такой же, как прежде.

— Все выставки и спектакли на месте, — радостно сообщила Валерия, изучив афиши. — Включая те, на которых я не была. Их больше двадцати. Как я боялась, что они исчезнут!

— В изящных искусствах тоже никаких перемен, если судить по рецензиям, взятым за эталонные образцы, — известил Одифакс О’Ханлон. — Можете не соглашаться, но искусство никогда еще не переживало такого подъема и не пользовалось такой популярностью!

— Прямо как копченая кровяная колбаса, — заметила машина Кресмоиди.

— «Не знаю я дороги, по которой нельзя пробежаться трижды», — продекламировала машина Проаист. — Это из одной древней сказки. Автора, к несчастью, забыла. Если что, сказка хранится в моем банке памяти в Англии.

— О да, трехходовая история, которая заканчивается там же, где началась, — изрек Эпиктистес. — Но колбаса недурна, и мы должны ею наслаждаться; ведь большинство эпох было лишено даже этого.

— О чем вы болтаете, ребята? — спросил Одифакс и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Живопись по-прежнему переживает эпоху расцвета. Школы — как гроздья галактик. Большая часть людей творит только ради удовольствия. Скандинавии и Маори все труднее сохранять лидерство в области скульптуры, ведь почти все новые произведения — экстраординарные. Страстность и чувство юмора освободили музыку от излишних догм. А с тех пор как математики и психологи занялись инсталляциями и перформансом, жить стало значительно веселее. Пит Тейлхард проявил себя талантливым писателем-фантастом, виртуозом эксцентричной пародии. Конечно, он изрядно переработал лейтмотив «Мира Мозга», зато превратил эту вещицу в захватывающую комическую феерию! А другие! Мульдум, Зелинский, Поппер, Гандер, Айхингер, Вайткроу, Хорнвангер — цвет высокой литературы, все мы перед ними в неоплатном долгу! Нескончаемая череда великих романов и романистов! Извечно популярный вид искусства — граффити на стенах туалетов — удерживает свои позиции. Компания «Путешествия без границ» предлагает девяностодевятидневный кругосветный арт-тур, посвященный просмотру веселых, но изысканных миниатюр на стенах туалетных комнат филиалов компании. Ах, как же щедр наш мир!

— Да, наш мир — рог изобилия, — подхватил Вилли Макд-жилли. — Достижения просто ошеломляют! Но я задаюсь вопросом: не продиктованы ли мои слова тайным злорадством? Ведь понятно, что эксперимент провалился. А я этому рад. Люблю мир таким, какой он есть.

— Мы пока провели треть эксперимента, и не стоит утверждать, что он провалился, — возразил Григорий. — Завтра снова попытаемся изменить прошлое. А если настоящее останется прежним, попробуем еще раз.

— Хватит уже о работе, люди добрые, — прогудел Эпик-тистес. — Встретимся завтра здесь же. А теперь, вы к своим развлечениям, мы — к своим.

Вечером люди продолжили разговор: машин поблизости не было, так что никто над людьми не насмехался.

— Давайте вытянем из колоды случайную карту. Как она ляжет, так и поступим, — предложил Луи Лобачевский. — Выберем интеллектуальный переломный момент чуть более поздней истории, внесем изменения и посмотрим, что получится.

— Я предлагаю Оккама, — сказал Джонни Кондули.

— Но почему? — спросила Валерия. — Ведь он последний и самый малоизвестный из средневековых схоластов. Разве то, что он сделал или не сделал, может повлиять на ход истории?

— Еще как может, — подтвердил Григорий. — Оккам приставил бритву к сонной артерии и вскрыл бы ее, если б ему не помешали. Хотя… здесь что-то не так. В этом воспоминании чего-то не хватает, как будто у истории с бритвой[15]есть другой смысл, и номинализм Оккама имеет более глубокое значение, чем нам кажется.

— Давайте позволим ему вскрыть артерию, — предложил Вилли. — Заодно поймем ценность номинализма и посмотрим, насколько остра эта бритва Оккама.

— Так и поступим, — решил Григорий. — А то наш мир — совсем как жирный лентяй, он пресыщен, он докучлив, особенно по вечерам. Мы выясним, способны ли интеллектуальные воззрения быть реальной силой. Детали операции поручим Эпикту, а поворотным моментом, на мой взгляд, нужно считать 1323 год. Джон Люттерелл тогда приехал из Оксфорда в Авиньон, где размещался папский престол. С собой он привез пятьдесят шесть тезисов из оккамовских «Комментариев к Сентенциям Павла» и предлагал их заклеймить. Хотя их и не осудили прямо, Оккам подвергся серьезной критике, от которой так и не оправился. Люттерелл доказал, что нигилизм Оккама — не более чем «ничто».

Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по мелким площадкам Германии, но сбывать массово ему ее уже не удавалось. А между тем его мировоззрение могло пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения и впрямь способны выступать как реальная сила.