Лучшее - [46]

И так ли уж я обязан их отдавать?

— Не надо, — тихо говорю я. — Не надо никому говорить. Пожалуйста.

Он смотрит на меня с удивлением. Кажется, даже несмотря на приветствие и пару брошенных мной фраз, герр Линдхольм до сих пор не считал меня в полной мере разумным.

— Я не хочу, чтобы меня изучали, — продолжаю я. — Поэтому… давай все это останется между нами.

Густав молчит еще, по меньшей мере, минуту.

— Не хочешь… Чего же тогда тебе нужно?

Наверное, это очень забавно смотрится со стороны. Пятидесятилетний ты, пытающийся понять, что творилось… творится в голове у тебя тридцатилетнего. Полагаю, каждому хоть раз хотелось поучаствовать в подобном разговоре. Правда, особой благодарности на лице у Густава не видно. А я раздумываю над тем, как мог бы ответить на его вопрос каких-нибудь полчаса назад.

И понимаю: очень здорово, что он спросил именно сейчас.

— Жить. Просто жить дальше. Здесь, — отвечаю я. «Жить» — глупое, совершенно неподходящее слово, но я отчего-то не задумываюсь об его уместности.

Наверное, прямо сейчас я честнее, чем был когда-либо. Когда я все еще был Густавом Линдхольмом и когда перестал.

Он кивает и отчего-то опускает глаза.

— Ладно, — говорит Густав. — Как скажешь. Я буду молчать. Был рад… знакомству.

Его правая рука дергается, и я узнаю привычный жест. Герр Линдхольм чуть было не пожал мне руку.

— Мне надо идти, — сбивчиво объясняется он. — Я работаю. Отпросился буквально на полчаса. Надо возвращаться в офис.

Я его не слушаю. В общем, я даже не смотрю на него больше. Здесь есть Аннели, Вильма, залив и чайки. Куча интересных вещей, на которые можно смотреть.

Краем глаза я улавливаю, как Густав Линдхольм разворачивается, чтобы уйти. Не дождавшись моего ответа. Толком не попрощавшись.

Я окликаю его, и Густав резко оборачивается.

— Можно я… попрошу тебя об одной вещи? Совсем мелочь.

Он смотрит на меня настороженно. Наверное, герр Линдхольм опасается, что я захочу увидеться с ним опять. И что ему будет сложно сходу придумать подходящий предлог для отказа и придется изворачиваться и нести какую-то неопределенную чушь вроде: «Да, конечно. Как только у меня выдастся свободная минутка. Обязательно».

— Погладь кошку, — говорю я.

— Что? — замирает Густав.

— Она сидит за лотком, и ее давно не гладили.

Густав Линдхольм приближается медленно, будто туча с севера. Проходит мимо меня. Заглядывает за лоток с хот-догами. Аннели отходит в сторону.

— Кошка, — удивляется Густав точно так же, как всего дней десять назад — я. — Ну надо же.

Он опускает руку, и Вильма слегка приподнимается на задних лапах ему навстречу. Трется о широкую ладонь Густава. И начинает мурлыкать.

«L» как любовь Татьяна Аксёнова

Рассказ занял первые места в номинациях «Самая интересная идея» и «Лучшая форма» на конкурсе «Хомо» в январе 2015 года.

— Только не меняйся, — твердит Мелисса мне на прощанье. — Только не меняйся, прошу тебя, не вздумай меняться; пожалуйста, обещай остаться прежним.

Она повторяет это на разные лады, снова и снова, будто заклинание. И, конечно же, плачет.

— Я ведь ухожу не на войну, — немного невпопад отвечаю я. Только немного — потому что Мелиссино «Не меняйся» слишком уж похоже на «Не умирай». И она понимает это не хуже меня.

— Не меняйся, — отчаянно шепчет Мелисса, когда я в последний раз целую ее и сажусь в седло верного Джимми. Я знаю, что назад лучше не смотреть, но, доехав до конца улицы, все-таки оглядываюсь на наш старый дом и одинокую фигурку во дворе. «Не меняйся», — эхом звучит в ушах.

— Что ты, Мелисса, — говорю я сам себе. — С чего бы мне вдруг измениться?

* * *

Перед тем как сгореть, письма Мелиссы превращаются в красивых бабочек со светло-коричневыми, пергаментного оттенка крыльями. Если попытаться схватить их, они взрываются прямо в руках, обжигая пальцы и иногда лицо. Поэтому раз за разом я просто наблюдаю за тем, как крупные, размером с две моих ладони бабочки кружатся по комнате, на мгновение устраиваются на столе, широко раскрыв исписанные мелким почерком крылья, и снова взмывают вверх.

И только через пару часов начинают тлеть.

— Зачем тебе письма? — спрашивает мастер Джо каждый раз, когда ловит мой ненавидящий взгляд. — Ты же все равно не умеешь ни читать, ни писать.

Я умею. Но если учитель в чем-то уверен, его не переубедить.

Моего наставника зовут Джо, да. Просто Джо. Именно так он представился, когда я, измотанный ночью в седле и промокший, подъехал, наконец, к стоящему на краю деревни домику. «Что это за имя? — подумалось мне. — Что за дурацкое имя?» Я ничего не сказал вслух, но тут же ощутил на себе презрительный взгляд.

— Ты не заслужил и такого.

Меня он называет «мальчик», «ученик», а иногда и «идиот». Не знаю, что это — мелкая мстительность, или он пытается унизить так каждого подопечного; впрочем, насчет своих предшественников я могу только догадываться. Мы не говорим о мастере Джо. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Как, впрочем, и о странной науке, которую я вроде как должен здесь постигать. За несколько месяцев, проведенных в этом доме, так называемый «наставник» не научил меня ровным счетом ничему.

— Сходи за водой, — равнодушно бросил он в то самое первое утро. Я и спешиться не успел. — Ведра в сарае, колодец — на том конце улицы. Твой конь устал. Расседлай его и напои. А потом наруби дров.