Лучшее - [44]

Йоэл к Густаву Линдхольму идти не хочет. Он еще в своем уме и примерно представляет, как далеко пошлют надоедливого пацана даже в виртуальности. При этом мой маленький друг уже разработал целый план и подготовил десяток аргументов, почему это непременно должен сделать Леннарт.

Я говорю, что Йоэл сошел с ума. Объясняю суть ретроградного христианства и по памяти передаю их основные заповеди. Добавляю, что у Леннарта наверняка есть еще и ворох собственных причин держаться подальше от виртуальной реальности. Но упрямства моему маленькому другу отсыпали едва ли не столько же, сколько ума. Тут десять минут ходьбы до церкви, говорит он. Идиотизмом было бы не спросить.

Говорят, большинство детей, родившихся в этом и прошлом году, рискуют вообще не научиться ходить. Родители вытаскивают их в виртуальность еще младенцами, где детишки резвятся в виде щенков или жеребят, пока их реальные ножки атрофируются из-за отсутствия нагрузки. Но Йоэл — представитель переходного поколения. Ходить — да и бегать, и ездить на велосипеде — он умеет прекрасно. Сегодня один из тех дней, когда это нисколько меня не радует.

А еще меня жутко бесит тот факт, что Йоэл отправляется разговаривать с Леннартом один. Конечно, я не смог бы зайти в церковь. Но элементарнейшие правила приличия требуют того, чтобы мой маленький друг позвал священника наружу. Йоэл не делает этого. Забавно, как стеснялся этот парень познакомиться с герром Линдхольмом — но как легко при этом решается поболтать с Леннартом. Не потому, что священник — тоже мой друг, нет. Просто в реальности для Йоэла все немного не по-настоящему.

— Во вторник, — говорит мой маленький друг, когда выходит из церкви. — Он сходит в виртуальность во вторник. Раньше не сможет, у него «остались неоконченные дела».

Это звучит как цитата, и я приподнимаю бровь. Но Йоэл все равно не замечает.

— Приходи в среду утром, как обычно. Узнаешь, что он смог выяснить.

— Как ты сумел его уговорить? — у меня нет горла, но вопрос выходит почти по-настоящему хриплым. — И… почему он не вышел?

— Мне не пришлось уговаривать, — пожимает плечами Йоэл. — Он как будто хотел и сам.

Больше мне не удается вытянуть из него ничего.

Время до среды растягивается в бесконечную череду вязких и липких минут. У меня больше не получается отдыхать по ночам — я то и дело вскакиваю и начинаю ходить из стороны в сторону, а пару раз и вовсе бросаю Вильму и иду куда глаза глядят. Она не пытается догонять меня. Понимает, что мне нужна не компания, а нечто другое. Если бы я сам знал, что…

Леннарт сказал прийти в среду — но я, конечно, прихожу каждый день. Рву привычные маршруты, срезаю углы, не брожу кругами по Старому городу, а с самого утра с Риддархольмена (или где меня в этот раз застал восход) спешу на Юргорден. Я болтаюсь там по много часов, одновременно боясь отойти слишком далеко от церкви и чересчур приблизиться к ней. Вдруг Леннарт специально избегает меня?

Но любимая скамейка моего друга каждый раз пустует. А чайки носятся над заливом с возмущенными криками. Этот кусочек парка давно уже включен и в их маршрут. Вряд ли птицы способны испытывать благодарность или даже тоску. Но я уверен, что и через много лет прапраправнуки нынешних чаек отчего-то будут делать лишний круг над одной-единственной скамейкой на Юргордене. Интересно, найдется ли тогда хоть кто-нибудь, кто обратит внимание на эту странность?

Когда, наконец, наступает среда, я дожидаюсь Леннарта, стоя у самой воды. Проводить всю ночь прямо здесь — ужасно глупо, но я ничего не могу с этим поделать. Я стою у воды и не слышу, как уходит на свой пост у ног Аннели кошка, зато отчетливо различаю приближающиеся шаги.

Еще нет и восьми. Мой друг знал, что я непременно буду ждать его, и поэтому решил прийти пораньше. Я оборачиваюсь, и слова застревают у меня где-то в районе горла.

— Леннарт, — шепчу я.

— Он встретится с тобой сегодня в три. На набережной Шеппсбрун, — произносит священник и как ни в чем не бывало садится на скамейку.

Сегодня у него нет с собой булочек. Их просто нечем было бы взять.

— Леннарт, — все так же глухо повторяю я.

Он улыбается. Это странно, но мне кажется, что у моего друга разгладилось несколько морщин. Будто он раз и навсегда сбросил тяжелый груз с плеч и теперь свободен.

— Хороший способ похудеть килограмм на пять, — говорит Леннарт. — Правда, я вряд ли кому-то его посоветую.

Мне хочется заплакать. Мне хочется обнять его. Мне хочется произнести хоть что-то осмысленное — уж на это-то я точно способен. Но у меня не выходит. У меня не выходит даже толком сказать спасибо.

Я стою неподвижно, будто превратившись в то, чем и должен быть. Зависшую голограмму. И молчу.

— Какого черта, отец? — слышу я откуда-то справа и с трудом отвожу взгляд от своего друга. — Стоит мне отвернуться, как тебя уже куда-то понесло. Ты что, решил вывести меня уже в первый день?

Парень, который приближается к нам по дорожке, пофыркивая, будто возмущенный ежик, — высок, широкоплеч и красив.

Вьющиеся светлые волосы, характерный упрямый подбородок… В его лице есть что-то неуловимо знакомое. И я вдруг понимаю, что именно молодой человек вкладывает в слово «отец».