Лучше поздно - [40]

- Поделишься потом впечатлениями, - хихикает Джоэл.

Я перевожу сердитый взгляд с одного на другого - это что, черт возьми, проверка на вшивость?! - но Блэкстон уже подталкивает меня к камину.

- Давай-давай, Гарри, преподай урок своему учителю, - и, устремив на меня холодный острый взгляд, добавляет уже без улыбки: - Очень надеюсь, что и для тебя это окажется… нет не уроком, скорее, прививкой от брезгливости.

Преподать урок, думаю я с внезапной злостью, шагая по хогвартским коридорам за спотыкающимся на каждом шагу Снейпом. А если бы среди учеников был его собственный сын? Насколько я знаю, сын Блэкстона учится не то на пятом, не то на шестом курсе в Равенкло, и все произошедшее вполне могло случиться на их уроке - неужели и тогда аврор проявил бы такую же жестокость? Впрочем, он ведь не считает, что жесток. Жестокость или сострадание можно проявлять к людям, а Снейп для него, как он утверждает, вообще не человек - так, записная книжка с именами Пожирателей и рецептами зелий.

Тогда откуда столько удовольствия от унижения этого не-человека? И можно ли применять Круцио к записной книжке?

Круцио. Огненная, опаляющая боль, когда твое тело - просто скопище обезумевших от муки, вопящих клеток, но этой боли не суждено вылиться в крике - горло стиснуто таким спазмом, что простой глоток воздуха, когда удается его сделать, кажется великим облегчением. Но следом катится новая волна боли, и ты опять корчишься, разинув рот в беззвучном вопле. А потом, еще много часов подряд - а если заклятий было несколько, то и суток - тошнота, и головокружение, и боль от любого прикосновения, и мучительные судороги во всем теле, и взгляд никак не сфокусировать на мелких предметах.

Похоже, для Снейпа эти часы уже наступили - он шатается как пьяный, то и дело приваливаясь к выступам стен или колоннам, и когда мы оказываемся у крутой лестницы, ведущей в подземелья, я протягиваю руку, чтобы придержать его за плечо - но, почувствовав мое прикосновение, он неожиданно и как-то судорожно дергается и хрипит:

- Не дотрагивайтесь до меня… пожалуйста.

- Знаю, - говорю я сквозь зубы, - но придется потерпеть, иначе не дойдете.

Он снова дергается, но подчиняется - видимо, слишком мало сил, чтобы освободиться от захвата. Худое плечо под моей рукой дрожит крупной дрожью, и я отпускаю его, едва мы оказываемся в комнатах - здесь даже если упадет, не страшно. Но он удерживается на ногах и, хватаясь руками за стены, - наручники я сразу же снял, - кое-как бредет в ванную. Где, по словам Блэкстона, меня и ожидает сюрприз.

Какие, к черту, сюрпризы. Мыться, затем заставить его хотя бы выпить чай - и спать. Возможно, будут новые кошмары, зато завтра у него занятия только до обеда, так что до шести сможет еще отдохнуть, в лаборатории работать не будем - лучше вечером, после допроса, если, конечно, аврорам не вздумается опять применить к нему Круцио. Хотя Блэкстон сказал сегодня, что пресловутый сюрприз будет, так сказать, финальным штрихом к наказанию. А мне - прививкой от брезгливости - в каком, интересно, смысле? Пирсинг они ему, что ли, сделали на интимных частях тела?

Нет, одежду с него точно не снимали, понимаю я, наблюдая, как в ванной он трясущимися руками сдирает с себя мантию и торопливо расстегивает пуговицы на сюртуке и рубашке, аккуратно заправленной в брюки, - об этом авроры точно беспокоиться не стали бы. Все это он проделывает, стоя ко мне спиной, - собственно, после кабинета Блэкстона его лица я так и не видел, - и, все также не оборачиваясь, вдруг хрипло произносит:

- Просить, чтобы вы отвернулись, должно быть, бессмысленно?

Я пожимаю плечами - как будто он может видеть этот жест. Но, похоже, он правильно расценил мое молчание, потому что, не задавая больше вопросов, с той же непривычной, особенно в его состоянии, торопливостью выпутывается из рубашки и брюк, стащив их вместе с бельем, ковыляет в душевую кабину и сразу включает воду. А у меня от его судорожной торопливости по телу почему-то бегут мурашки размером со слона.

Сегодня он явно не хочет, чтобы я видел его раздетым. Особенно… спереди. Может, - я нервно сглатываю, - они все же били его, через одежду, и как-нибудь… изуродовали? Но на брюках и белье, насколько я успел заметить, нет следов крови, да и на его бедрах не видно обычных кровавых потеков. Тогда почему он ведет себя так… мягко говоря, странно? Включил воду сразу на полную мощность, так что тугие струи вовсю хлещут по плечам и водопадом сбегают по спине, - и, покачиваясь, просто стоит под этими струями, даже не пытаясь мыться. Минута, две, пять - да что, черт побери, происходит? - и тут я с ужасом замечаю, что его бледная кожа постепенно синеет. Мерлин, он же весь синий под своим душем, даром что от мощных струй валит пар.

- Все в порядке? - громко спрашиваю я. Вместо ответа он вздрагивает и встряхивает головой так, что от мокрых волос веером разлетаются брызги и даже до меня долетает несколько капель.

Ледяных.

В несколько шагов я оказываюсь рядом с кабинкой, протягиваю руку, касаясь тугой струи - и тут же отдергиваю ее.

Придурок. Сумасшедший. Чертов самоубийца. Он включил только холодную воду - температура которой здесь, в подземелье, немногим выше нуля. Я сунул руку под струю всего на секунду - и уже впору растирать пальцы… а он - сколько он уже вот так стоит - минуту, пять, десять?..