Лучшая страна в мире - [18]

Она спрашивает номер моей машины, я отвечаю деловым тоном. У нее несколько рассеянное выражение лица; может быть, задумалась о чем-то постороннем. Интересно о чем? — мысленно спрашиваю себя. О чем она задумалась? Я предпочел бы, чтобы она думала о том же, о чем и я, то есть о моей машине; в конце концов, это ее кормит; но ведь для нее это просто работа, моя машина для нее просто машина, одна из многих, ничем не выделяется из общей массы; наверняка ей за день приходится набирать на клавиатуре десятки автомобильных номеров, может быть и сотни, странно было бы требовать от нее, чтобы моя машина интересовала ее больше других. Однако она все же набирает номер моей машины и глядит на экран. Какое никакое, но все-таки начало. Уже что-то. Я вижу, ты уже третий год сюда приезжаешь, говорит она. Говорит без злорадного торжества. Просто констатирует факт. Третий год подряд, — добавляет она. И я вдруг окалываюсь точно раздетый и не знаю, куда мне деваться. Мир так брутален! Никакие кружные пути, никакие предосторожности — ничто не спасает, правда все равно выйдет наружу, вот она и обнаружилась. Да, вот уже третий год. Третий год, как это ни грустно. Подряд. Возможно, у меня какое-то повреждение мозга, говорю я. Какая-нибудь из тончайших нервных связей получила повреждение, когда и подростком играл в футбол; самое шикарное было отбивать мяч головой, to head, как это называется у англичан, Англия же родина футбола, и мы позаимствовали из ;английского порядочно выражений, по-английски оно казалось, шикарнее, вот я и делал «хед», бил головой довольно-таки часто, и до сих пор горько в этом раскаиваюсь, потому что какая-то из нейронных связей явно тогда пострадала, там возникла компрессия — давление 16, как где-то сказано, — и я ненавижу это выражение — «давление 16», — это такая глупость, черт бы ее побрал, но нейронная связь, соединяющая подкорку с корой головного мозга, блокирована, или даже вовсе разрушена, вероятно, этим и объясняется, почему я боюсь, что кто-то залезет в мою квартиру, почему боюсь перемен, провались они ко всем чертям, а если удар был особенно силен и ведь это случалось-таки, и не раз, — то, возможно, я утратил способность испытывать эмоции, вот чего я боюсь больше всего: что я стал эмоционально тупым, что я сам сделал себя одиноким, что я навсегда останусь одиноким, потому что это ужасно — быть одиноким; один, все время один— этого я боюсь, но говорю себе, что я с этим смирился, но это неправда, это ложь, еще одна ложь, пропади она пропадом, ложь, и пропади оно пропадом одиночество, раз уж я об этом заговорил.

Она поняла, что наступила мне на больную мозоль. Догадалась по моему выражению и стала говорить, что это такой пустяк, о котором и думать не стоит. С очень многими людьми случается так, что их машина из года в год оказывается на штрафной площадке. И очень многие люди появляются тут каждый год. Для нас они уже как свои. Все мы, кто здесь работает, и вы, у кого сюда забирают машины, словно одна большая семья, говорит она мне. Мы без вас не можем. Как ты думаешь, что бы мы делали тут без вас? Мы бы не окупали себя. В бухгалтерских книгах остались бы одни красные цифры, мы бы голодали, потеряли бы работу. Мы рады каждой машине, которую можем заполучить, говорит она, а ты вот уже в третий раз у нас побывал и теперь будешь в списке тех, кому мы на Рождество посылаем поздравительные открытки, это происходит автоматически, компьютер сам все делает, он за этим следит, и, когда наступит Рождество, ты получишь от нас поздравительную открытку, а Рождество уже на подходе, в каком-то смысле оно всегда на подходе, готовиться к Рождеству начинают все раньше, прежде начинали в ноябре, а теперь уже и в октябре начинают, правда ведь? — спрашивает она. Приятный у нее характер. Я редко встречаю людей с приятным характером. Да я и вообще редко сталкиваюсь с новыми людьми, потому что работа над брошюрами занимает почти все мое время, и все же среди тех, кого я встречаю, мало попадается людей с таким приятным характером. Зато много попадается с неприятным. А это совсем другое дело. Прямо противоположное. Но она задала мне вопрос, и надо ответить на него поскорее, а то будет поздно; это же норма поведения, и надо ее придерживаться, в особенности с незнакомыми людьми, так как первое впечатление имеет очень важное значение, а с людьми, которых не знаешь, но с которыми хочешь познакомиться, это особенно важно; нельзя, чтобы у них с самого начала создалось о тебе впечатление как о странном субъекте. Странность — это ничего, но только не при первом знакомстве, так я думаю. Странности — это уже потом, постепенно. Это мое собственное открытие, такое вот правило буравчика. Но постойте, она ведь меня о чем-то спросила, о чем же она спрашивала? О Рождестве. Вопрос был о Рождестве, она спрашивала, согласен ли я с тем, что к Рождеству начинают готовиться все раньше и раньше. Ну что я на это скажу? Сам-то я Рождество не праздную. Я боюсь Рождества, больше чем всех остальных праздников. Рождество давит на человека, потому что для всех, у кого что-то не ладится, оно еще больше подчеркивает — что-то у тебя неладно, Рождество проводит границу между томи, у кого все хорошо, и теми, у кого нехорошо, между теми, кто имеет, и теми, кто не имеет. Рождественские праздники — это вода, и течет она быстро, сметая все на своем пути. Пропади они пропадом, рождественские праздники, думаю я. Как подумал, так и сказал. В виде исключения не удовольствовался тем, чтобы подумать, а высказался вслух: «Пропади оно пропадом, это Рождество!» А она — ну та, что сидела за перегородкой, — вдруг посмотрела на меня; по-настоящему это она в первый раз на меня посмотрела, хотя, конечно, и раньше видела меня, но так, как сейчас, она посмотрела на меня в первый раз. Она отняла пальцы от клавиатуры и потянула себя за один палец так сильно, что послышался хруст, и говорит: «Я понимаю, что ты имеешь в виду. Пропади они пропадом, эти рождественские праздники!»