Лучи из пепла - [67]

Но тощий человечек, сидевший напротив него, требовал совсем иного. Таких просьб начальник не слышал ни разу за все тридцать лет своей полицейской карьеры. Сэцуо М. просил, чтобы его оступившемуся сыну, который принес столько горя и бесчестья семье, непременно вынесли смертный приговор. Иначе позор не будет смыт. Отец Кадзуо предлагал также свою жизнь, дабы искупить грех, совершенный сыном.

После допроса в кабинете начальника полиции Кадзуо оказался под перекрестным огнем фоторепортеров; вспышки магния ослепили его. Тот факт, что его делом занялся самый крупный в Хиросиме чиновник по уголовным делам, вызвал повышенный интерес к юноше.

— Внешне, наверное, незаметно, но наш начальник — чемпион по дзюдо, — объяснил Кадзуо тюремный надзиратель. — В этом виде борьбы он достиг седьмой степени совершенства, что на одну степень выше, чем у большинства учителей дзюдо.

Кадзуо подумал, что в его теперешнем положении ему совершенно безразлично, кто его допрашивает и какой степени физического мастерства достиг следователь. Но все же некоторый отблеск высокого почтения, которое люди питали к начальнику полиции, падал и на него. Из следственной тюрьмы юношу перевели в большую, лучше оборудованную тюрьму Ямаита. Ему одному отвели обширную камеру. Обычно в таких камерах помещали по нескольку заключенных. Кадзуо разрешили также писать о своем прошлом — таково было распоряжение начальника. И вот Кадзуо в первый раз после «пикадона» рискнул рассказать о тех неизгладимых переживаниях, которые он в течение пяти лет тщетно пытался вытравить из своей памяти, — рассказать о дне 6 августа 1945 года.

3

Как трудно это оказалось даже сейчас! Юноша много раз мысленно возвращался к тем минутам, когда он бежал от заводов Мицубиси обратно в город, воскрешал в памяти безликих, совершенно обнаженных беглецов, кричавших ему на мосту через Тэмму: «Ни шагу дальше!», «Не иди в этот ад!» Но до сих пор у него не хватало мужества вспомнить о том, что произошло дальше.

Теперь, теперь он должен наконец собраться с силами. Кадзуо начал записывать все пережитое им в «тот день». Он писал с большими интервалами, все время прерывая свою работу. Руки у него дрожали.

«Мост уже был наполовину разрушен; от него отскакивали бревна и доски, объятые пламенем, и падали в реку. Я побежал к железнодорожному мосту, находившемуся в ста метрах ниже по течению реки. Деревянные шпалы здесь также горели, но, подтягиваясь на руках и перелезая через огонь, я продвигался вперед по раскаленным металлическим балкам. С другого берега ко мне навстречу бежали какие-то обезображенные существа. Они пытались перебраться через реку в противоположном направлении. Казалось, что это муравьиные полчища, согнанные с насиженного места. Их крики сливались в оглушительный рев. Посередине моста лежало четыре или пять человеческих тел, обезображенных до неузнаваемости. Но эти люди еще шевелились. Кожа висела на них клочьями. Она походила на темные морские водоросли! Вместо носов у них были черные впадины. Их губы, уши, руки так распухли, что превратились в бесформенную массу.

Вот один из них упал в воду. За ним второй! Теперь они один за другим срывались с моста, совершенно беспомощные и измученные. Они тонули, даже не пытаясь спастись. На мосту все еще оставалось человек пятьдесят-шестьдесят. В смертельном страхе они цеплялись за раскаленные рельсы. Глаза у них вылезали из орбит. Они спотыкались, карабкались друг на друга, сталкивали друг друга в реку. А крик все не умолкал.

Не знаю сам, как я перебрался по горящему железнодорожному мосту. На другом берегу я сразу же наткнулся на гору трупов, преграждавшую мне путь. Языки пламени, видимо, гнались за этими людьми и в конце концов пригвоздили их к месту. Люди все еще горели. В эту минуту они все еще горели! И вдруг те, кого я считал мертвыми, начали визжать. Какая-то женщина звала своего мужа. Мать — ребенка. А вновь ожившее пламя безжалостно лизало их. Брови у меня обгорели, руки и лицо были сожжены. Только бы выбраться из этой западни, только бы выбраться! Мне надо было во что бы то ни стало проложить себе дорогу сквозь трупы. Я начал отодвигать их в сторону. Схватил чью-то голову, чтобы убрать мертвого с дороги. «Дзуру… дзу-ру…» Какое ужасное ощущение: к ладоням прилипла человеческая кожа! А под ней что-то желтоватое. Я дрожу всем телом и выпускаю из рук голову мертвеца. Затем пытаюсь оттащить его за плечо, чтобы продвинуться вперед, и… вдруг вижу, как из-под обуглившегося мяса появляются кости, а чужая кожа все еще липнет к моим ладоням.

Я взбираюсь на гору трупов. Люди лежат штабелями. Некоторые еще шевелятся, они еще живы. Я должен выбраться отсюда, должен перелезть через эту гору. Другого выхода нет. Треск ломающихся костей до сих пор стоит у меня в ушах. Наконец гора трупов осталась позади. Но чем дальше, тем сильнее становятся пламя и дым пожарищ. Нога у меня невыносимо болит. Только сейчас я заметил, что потерял где-то туфлю. Голая ступня, израненная осколками стекла, кровоточит. Передо мною открытая цистерна с водой, ее поставили когда-то для целей противовоздушной обороны. Я всовываю в цистерну голову. Вода кипит. Голова у меня кружится. Меня мучает невыносимая жажда. Невыносимая! Тело высохло, на нем нет ни капли пота — только кровь и куски человеческой кожи. Меня качает, я чувствую позывы к рвоте. Беру себя в руки и машинально вынимаю камешки, прилипшие к ране на ногах, а потом шатаясь бреду дальше. Раны снова кровоточат и зловеще чернеют. Камешки опять липнут к ним. Нет смысла их вытаскивать. Раньше я хотя бы мог облегчить себе душу, громко жалуясь и крича. Теперь в горле у меня так пересохло, что я не в силах произнести ни звука. Когда я пытаюсь закричать, внутри у меня все болит, словно иголки втыкаются в свежую рану. Нельзя думать о боли! Бежать, бежать, бежать…