Лубочная книга - [109]
Малек, вместе обрадованный сим богатым для него подарком и опечаленный отъездом нашего героя, горько заплакал.
— Почтенный Андрей, — сказал он, — зачем ты нас так скоро покидаешь? Зачем оставляешь в ужасной горести, слезах и отчаянии светлейшую княжну нашу Селиму, которая так горячо тебя любит? Останься у нас, будь ее мужем, а нашим повелителем, — останься с нами. Я молю тебя об этом у ног твоих! (Становится пред Победоносцевым на колена.)
П о б е д о н о с ц е в (растроганный). Встань, добрый Малек, и обними меня. За твое добродушие и желание благодарю тебя, но я должен с вами расстаться, и, увы! Может быть, навеки! Скажи от меня Селиме, что образ ее несу я в сердце моем в мое отечество. (Обнимает и целует в голову Малека и идет с ним в жилище Узбека.)
Сей князь со всем своим семейством встретил Победоносцева с радостию и вместе с ужасной горестию о скорой с ним разлуке; угостил его со всей знатной пышностию и дал курить ему свой богатейший кальян; когда же Победоносцев хотел его ему возвратить, то Узбек, отстраняя его своей рукой, промолвил: «Возьми его себе, Андрей, и помни, что, курив с тобой вместе сей кальян, мы заключили узел неразрывной дружбы с тобой. Ну, теперь прощайся! Нас только и ожидают все князья для отправления в путь».
Победоносцев со слезами прощается с женами Узбека, его двумя еще дочерьми и малолетним сыном; но тщетно искал он взорами Селимы; ее тут не было. Отец, предвидевший, сколь горестно будет для нее прощание, запретил ей выходить к ним. Итак, Победоносцев, не видя предмета своего сердца — милой Селимы, с растерзанною душой вышел из жилища ее родителя, откуда благословения и желания ему счастия всего семейства заставили пролить слезы благодарности.
Прекраснейший конь, покрытый драгоценной, белой как снег буркой, ржал и, копытами своими роя землю, ожидал с нетерпением своего всадника.
У з б е к (показывая на коня Победоносцеву). Андрей! Садись. Это твой конь, и все, что на нем, принадлежит тебе.
Малек, державший Победоносцева коня под уздцы, снял с седла бурку, и герой наш обомлел от удивления, увидев седло, окованное червонным золотом, и обе луки его, осыпанные драгоценными каменьями. Богатейший чепрак голубого бархата, шитый золотом и унизанный крупным жемчугом, свис из-под седла до половины задних ног коня его. Но когда он увидал золотом вышитые крупно слова на русском языке: «Кабардинская княжна Селима герою русскому, эсаулу Андрею Победоносцеву в знак памяти» — то слезы у него брызнули из глаз, и он, целуя сии слова, устремил взоры свои на небо, потом на Узбека, сим весьма растроганного, вскочил проворно на коня своего, который, сделав курбет, преклонил голову к земле, как будто прощаясь со своей землей, чему он действительно был научен Рамиром: ибо это был самый тот конь, на коем он был убит рукой Победоносцева; и Узбек, не могши без содрогания смотреть на него, чтоб не вспомнить своего сына, подарил его Победоносцеву, поправшему своею храбростию владельца сего коня.
Многочисленная свита, провожавшая Узбека и нашего героя, по левую сторону ехавшего с сим князем на гордом и, казалось, танцующем коне своем, представляла его Марсом. Щеки Победоносцева, алея, спорили с белизной его лица, русые кудри рассыпались на гордом челе его. Стройную его талию покрывал блестящий короткий лучшей работы и легчайший панцирь, подаренный ему также Узбеком. Князь вздохнул и из глубины сердца пожалел, что желания его и Селимы отвержены столь прекрасным и храбрым юношей, на которого также и прочих соединившихся с ним кабардинских князей взоры удивления и зависти были обращены.
Вскоре кабардинцы с нашими военнопленными прибыли и долину, где стоял наш отряд.
Князь Узбек, как всех старший и знаменитейший из кабардинских князей, первый представил начальнику русского отряда Победоносцева, коего держа за руку, сказал первому с откровенностию: «Господин генерал! Вот мой пленник, или, лучше сказать, мой сын и друг, Гребенского полка эсаул Победоносцев Андрей, которого вам вручаю. Прошу покорнейше довести до сведения господина главнокомандующего вашими войсками, что сей благородный, добродетельный и храбрый юноша, находясь в доме моем для излечения жестоких ран, вел себя как нельзя лучше и заставил все мое семейство, вопреки нашей вере и закону, полюбить его всем сердцем и обращаться как с своим родным. Он лишил в сражении жизни моего сына, который нанес ему жестокую рану в грудь. Невзирая на оную, сей юный герой положил десятка два самых лучших моих воинов, дерзнувших с ним сразиться. Пять ран, полученных им и сем сражении, ослабили его богатырские силы, и меч выпал из рук его. Я сам перевязал его опасные раны и отослал в дом мой, где он выпользован. Не хочу запираться, что, прельстясь его наружностию, храбростию, умом и добродетелью, я и дочь моя, прекрасная Селима, которую я нарочно употребил для оказания ему пособий, чтоб он, прельстясь ее красотой, согласился принять нашу веру, обещав ее ему в жены и отдав все мое великое богатство, чтоб он заменил утрату моего сына; но он, обратив почти в христианку дочь мою, страстно его любившую, решительно нам обоим отказал, что он ни веры прародительской, ни присяги своему государю и отечеству никогда не решится изменить, заставил меня, удивляясь его твердости, терпению и мужеству в ратоборстве, с горестию и слезами вам в целости его представить, одарив прилично моему званию, богатству и достоинствам сего храброго юношу. Спросите его сами, господин генерал, правда ли это.
