Лубочная книга - [107]

В российском отряде для торжества заключенного мира продолжалась несколько часов пушечная пальба из многих орудий, при громогласных криках «ура!», а у кабардинцев ружейная стрельба, играние на трубах и бубнах, с громкими криками радости о возвратившихся и свои мирные убежища.

ЧАСТЬ II

На другой день, поутру, многочисленный отряд российского поиска с орудиями, сопровождавший великое число пленных кабардинцев, остановился в обширной и цветущей долине, и начальник оного потребовал от князей кабардинских размена военнопленных.

Узбек, пришедший в кибитку Победоносцева, поздравил его с заключенным миром между ними и русскими, присовокупив, что пришедший отряд российских поиск требует размена пленных. (Пристально смотрит на Победоносцева, сей вестью обрадованного сначала и после склонившего главу к своей груди, печально размышлявшего.) «Ну, Андрей! На что же ты решаешься? Скажи мне откровенно: хочешь ли ты принять закон и пору нашего пророка, быть моим сыном и супругом Селимы или забыть мои благодеяния, спасение твое от неминуемой смерти и самую пламенную страсть моей дочери к тебе — желаешь возвратиться в свое отечество?»

П о б е д о н о с ц е в. Сколь ни лестны мне твои предложении, как ни велики твои оказанные мне милости и благодеяния, сколько ни драгоценна мне любовь и обладание Селимой; но прости меня, добрый князь, мой незабвенный благодетель, что я признаюсь тебе со всей сыновней искренностию, никак не осмелюсь переменить, ни за какие сокровища вселенной, православной христианской веры и закона моих предков, сделаться изменником моему государю и отечеству и тем опечалить моих почтенных родителей, которые не перенесут своего и моего бесчестия и умрут от стыда и отчаяния, что дали жизнь такому сыну, который, при старости их лет, покрыл главы их поношением. Имя мое, славящееся в битвах кровопролитных, между моих соотечественников будут презирать — и я, отверженный, презренный моим отечеством, должен буду пасть под бременем терзаний совести и мучений, неразлучных с преступлениями. Я знаю, что сим отриновением наношу сердцу твоему жестокое огорчение, но я решился возвратиться на мою родину достойным подданным моего государя, сыном отечества и моих родителей. Там, воспоминая твои милости, попечения и любовь твоей прелестной дочери, я умру, может быть, с отчаяния, — да и верь мне, не перенесу столь горькой разлуки с вами; но я подвергаюсь моей участи, долгу и чести, заставляющих меня пребыть до последнего вздоха истинным христианином и русским неизменным воином. Я сам чувствую, что жизнь моя недолго продолжится, и я благословлю ту минуту, когда предстанет пред взоры мои смерть, как единственно оставшееся мне в сем мире благо. Вот мое решение! Теперь суди как хочешь, люби или ненавидь меня: я это отдаю на твой произвол!

У з б е к (с горестию и отчаянием). Жестокий, неблагодарный Андрей! Ты обманул мои приятнейшие желания и мечты. Ты лишил меня сына, нежно мною любимого, подпору и утешение в моей старости! Ты, прельстив дочь мою Селиму, обманчивой наружностию твоих добродетелей и данных ей обетов, заставил ее обожать тебя и, склонив ее в христианскую веру, теперь покидаешь вечным горестным слезам и отчаянию!.. (Плачет.)

П о б е д о н о с ц е в (становясь пред ним на колена). Благодетель мой! Спаситель жизни моей! Ах! Не упрекай меня в смерти твоего сына, от руки которого я сам ношу смерть в груди моей! Не упрекай меня в любви к Селиме и в восприятии ею первых правил христианской религии, — на это было ее самопроизвольное и непринужденное желание, лучше сказать: на это была воля благих небес. Сердце мое обливается кровию от одного помышления, что я должен с вами разлучиться навеки. Я не жизнь, но смерть несу в душе своей в мое отечество, ибо, лишась твоих милостей и дружбы, лишась любви драгоценной Селимы — я умру с отчаяния. Священный долг верности и присяги меня к тому принуждает.

У з б е к (грустно вздыхая и отирая ручьи слез с бледных ланит своих, поднимает Победоносцева). Встань, милый, добрый Андрей! Я виноват, что столь жестоко огорчил тебя упреками, растравляющими раны твоего нежного сердца! Я очень знаю, как ты любишь меня и обожаешь Селиму. Но ты также известен о строгости нашего закона. Я не могу за христианина отдать дочь мою. Не только все мое семейство, но даже и вся страна кабардинская устремит на меня недовольные взоры, и я подвергнусь стыду и поношению! Но чтобы ты помнил об Узбеке, то дарю тебе сие оружие (снимает с себя драгоценную саблю и опоясывает ею нашего героя, склонившего чело на плечо сего князя). А вот этот драгоценный кошелек, вязанный милою моей Селимою, с пятьюстами червонных, прими от нее в знак любви и памяти об ее страданиях и отчаянии по разлуке с тобой. Я знаю, что она не перенесет твоего отсутствия и увянет во всей своей красоте и юности, как цветок, палимый зноем и обуреваемый северными ветрами. Этого мало: я дарю тебе самого лучшего коня из моего завода с богатым прибором, чтоб видели соотечественники почесть, воздаваемую тебе кабардинским князем Узбеком, твоим другом, коего ты лишил сладчайшего удовольствия и отрад в сей жизни.