Ложная слепота - [47]

…точнее. Наверное, так.

Она называла это «макраме»: глиальные замыкания, каскадные эффекты, шинковка критических ганглиев. Если я зарабатывал чтением мозговой архитектуры, Челси ее ремонтировала — находила критические узлы, бросала гальку у истоков памяти и наблюдала, как волны сливаются в рокочущий поток в низовьях психики. Она могла прошить довольством твои мозги за то время, пока ты жевал сэндвич, за час ленча, а за три — примирить с тяжелым детством.

Тюнинг научился обходиться без людей, как и многие другие области человеческой деятельности до него. Человеческая природа становилась на конвейер, и само человечество из производителя все более и более становилось продуктом. И все же для меня искусство Челси озаряло странный старый мир новым светом — верстка мысли не ради всеобщего блага некоего абстрактного общества, а ради простых эгоистичных стремлений индивида.

— Позволь мне подарить тебе счастье, — сказала она.

— Я вполне счастлив.

— Я сделаю тебя еще счастливей. ВТП, за счет фирмы.

— ВТП?

— Временный тюнинг позиционирования. У меня остались права доступа в «Саксе».

— Меня и так достаточно корректировали. Переправь еще хоть синапс, и я могу превратиться не пойми во что.

— Глупости, и ты это сам понимаешь. Иначе каждое переживание превращало бы тебя в другого человека.

Я поразмыслил над этим.

— Наверное, так и есть.

Но она настаивала, и даже самые убедительные аргументы против счастья становятся сизифовыми камнями; так что однажды вечером Челси пошарила по сусекам и вытащила на свет сетку для волос, облепленную жирными серыми шайбами. Сетка оказалась сверхпроводящей паутиной, тонкой, словно мгла, для улавливания колебаний самой мысли. Шайбы — керамическими магнитами, омывавшими мозг собственным полем. Накладки Челси были завязаны на базовую станцию, игравшую на интерференционных узорах между этими устройствами.

— Раньше только для размещения магнитов требовалась машина размером с ванну, — Челси уложила меня на диван и расправила сетку на волосах. — Это единственное чудо, которое позволяет совершить такая вот портативная штуковина. Можно найти горячие точки, можно даже шандарахнуть по ним, если надо, но эффекты ТКМС[50] со временем стираются. Для долговременной корректуры придется идти в клинику.

— И что же мы ищем? Подавленные воспоминания?

— Таких не бывает, — она широко улыбнулась, ободряя меня. — Есть только воспоминания, которые мы предпочитаем нитрировать или обходить мыслями, если понимаешь.

— Я думал, ты собиралась дарить счастье. Почему…

Челси приложила палец к моим губам.

— Веришь или нет, Лебедь, люди временами предпочитают игнорировать даже счастливые воспоминания. Ну, например, если им понравилось что-то, что они считают неприличным. Или, — она поцеловала меня в лоб, — если они считают, что счастливыми быть недостойны.

— Так мы будем…

— Тянуть фанты. Пока не вытянешь, не узнаешь, что попалось. Закрой глаза.

Где-то между ушами у меня зародилось тихое гудение. Голос Челси вел меня в темноте.

— Только имей в виду: память — не исторический архив. На самом деле, это… импровизация. Многое из того, что у тебя ассоциируется с определенным событием, может быть фактически неверно, как бы ясно тебе оно ни вспоминалось. У разума есть странная привычка клеить коллажи. Вставлять подробности постфактум. Но это не значит, что память тебе врет, так? Она честно отражает видение мира человека, и каждое воспоминание служит кирпичиком в твоей картине мира. Но они не фотографии. Больше похоже на импрессионистские картины. О'кей?

— Ладно.

— О, — проговорила она. — Что-то есть…

— Что?

— Функциональный узел. Задействован постоянно, но в малую силу, недостаточно, чтобы добраться до сознательного восприятия. Посмотрим, что получится, если…

Мне десять лет, я рано пришел домой, только зашел на кухню, где пахло подгоревшим маслом и чесноком. В соседней комнате ругались папа и Хелен. Откидная крышка кухонного мусоропровода осталась открытой — временами одного этого хватало, чтобы Хелен завелась. Но ссорились они по другой причине; мать «просто хотела, чтобы всем стало лучше», а папа говорил, «есть же пределы» и «так нельзя». А она отвечала, «ты не знаешь, на что это похоже», «ты едва его видишь», и тогда я понял, они ссорятся из-за меня. В чем вообще-то не было ничего необычного.

А вот по-настоящему меня испугало то, что папа в первый раз начал огрызаться.

— К такому нельзя принуждать. В особенности не сказав ни слова, — отец никогда не кричал — голос его был, как обычно, негромким и ровным, но холодней, чем я когда-либо слышал, твердым как железо.

— Ерунда, — ответила Хелен. — Родители всегда принимают решения за детей, в их интересах, особенно когда дело касается медицинских во…

— Это не медицинский вопрос, — теперь он повысил голос. — Это…

— Не медицинский вопрос?! Это даже для тебя рекорд слепоты! Ему, если ты не заметил, вырезали половину мозга! Ты правда думаешь, что он сможет оправиться без нашей помощи? Что, опять суровая отцовская любовь засвербела? Может, тогда уже кормить-поить его запретишь, раз начал?

— Если бы ему требовались мю-опы, их бы прописал врач.