Ловушка - [46]

Бриде жалел, что поднял своей в комнате такой переполох. Когда он пытался объяснять своим товарищам, что не все еще было потеряно, те грубо обрывали его. Вот он посмотрит. Недолго осталось ждать. Скоро, скоро его поставят к стенке. Но этот всплеск общего гнева очень быстро стих.

– Все равно нужно попытаться что-то разузнать, – сказал один из заключенных.

– Кто-то из нас должен сходить в контору, – предложил другой.

Вызвался Бриде. Вскоре он спрашивал у лейтенанта Корзетти, правда ли то было, что из лагеря будут взяты заложники. Едва он задал этот вопрос, как лейтенант замахал руками, как полоумный. "Ну просто сумасшествие какое-то. Да что с вами всеми? Вы что же, в конце-то концов, забыли заявление? Просто невероятно, чтобы люди могли быть настолько мнительны. Наверняка среди вас есть какие-то баламуты. Какое мнение составят о нас немцы, которые на нас смотрят? Мы и так уже имеем репутацию прыгунов и паникеров, а теперь еще прослывем трусами".

Жандармов сменили немцы, и в лагерь, словно ничего не произошло, снова вернулись покой и надежда. За ними наблюдали, но пока что не приближались. Они не имели злобного вида. И, что успокаивало, чувствовалось, что они слепо подчинялись инструкциям и ничего не делали сами по себе. Но среди ночи, в несколько приемов, прозвучало несколько отдельных выстрелов. В воздухе было неспокойно. Это немного походило на то, что инструкции были настолько строгими, что часовые откликались на любой шорох.

Все утро следующего дня заключенные старались расспросить часовых. Поначалу те подпускали к себе. Но надо отметить, что после обеда все они, как только к ним начинали приближаться, словно сговорившись, показывали, что готовы были пустить в ход винтовки.

Уже в четыре часа лагерь настигло новое потрясение. Машина немецкой марки, крытая серым брезентом и покрашенная в серый цвет, начав подавать сигнал более чем за пять сотен метров от лагеря, чтобы дать время дежурному поднять шлагбаум, на всей скорости въехала на территорию лагеря и резко остановилась перед бараком, где располагалось правление. Немецкий офицер в высоком чине вышел первым, за ним вышли субпрефект и двое лейтенантов-адъютантов коменданта лагеря. Ему взяли на караул. Он вскинул прямую руку и щелкнул каблуками. Субпрефект снял шляпу. Лейтенанты, немного поодаль, держали руки у своих кепи. Было заметно, что те были очень горды тем, что могли продолжать отдавать салют таким способом. Они могли сколько угодно находиться в подчинении иностранцев, но никто не мог им запретить отдавать салют на их манер.

Бриде чувствовал, что слабел от пессимизма, вновь начинавшего исходить от каждого. Его товарищи уверовали в неотвратимость трагедии, и лишь он один все еще хотел на что-то надеяться. Он сказал: "Ничто не доказывает, что будут назначены заложники. Может быть, за нами надзирают, чтобы переместить в другой лагерь". Его товарищи посмотрели на него. Но в этот раз они не взорвались, поскольку начинали понимать характер Бриде.

Ночью снова раздались выстрелы, на этот раз более многочисленные. Бриде охватил страх. В чудовищном обычае коллектива существует как бы потребность загодя создавать нужную атмосферу. Эти бессмысленные выстрелы, теперь он понимал это, конечно же, были своего рода необходимой подготовкой к выполнению отвратительной операции.

В восемь часов в бараке поднялся крик. Тот, кто должен был пойти за кофе, не смог выйти. Перед дверью был поставлен караульный. Все бросились к окнам. Бриде, один, остался сидеть в кровати. Он почувствовал вдруг, что его охватило ужасное уныние, и, что было любопытно, как раз в тот момент, когда его товарищи, наоборот, рассерженные на то, что их посадили под арест, размахивали руками и кричали, неистово восставая против меры, которая лишала их возможности как справить туалет, так и выпить причитавшийся им кофе. Бриде, обхватив голову, их не слышал. Он думал о том, что они были правы. Заложники были назначены. Они говорили ему об этом, а он, в своем стремлении никогда не замечать ничего дурного, не поверил им. Перед его глазами пронеслись молодые годы. Какими они казались живыми! Много времени разделяло его от них, и, между тем, ему казалось, что если бы он был свободен, если бы он мог вернуться туда, где их прожил, он все бы застал на прежнем месте, словно не существовало ни времени, ни войны. Потом он подумал об Иоланде. Никогда она не получит письма, а если получит, то будет уже слишком поздно. В какой-то миг ему в голову пришла мысль что-то сделать для своей защиты. Ему достаточно говорили о том, что все неприятности случались с ним по его же вине. Если приказ о его освобождении был подписан, то почему он не сказал об этом в конторе? Ему бы не поверили… Ну, хорошо, ему следовало бы стучать по столу, требовать, чтобы позвонили, и т.д. И в эту самую минуту, вместо того, чтобы находиться в смертельной опасности, он был бы дома.

В этот момент он почувствовал, что его трогали за плечо. Это был сосед по кровати. "Эй, что это с вами?" – спросил тот. Это было столь неожиданно, что он не смог ответить. "Вас не будет среди них, не будет", – продолжил товарищ. Бриде понял тогда, что, действительно, не все еще было потеряно, и он покраснел от стыда за то, что был таким лицемером по отношению к себе самому, упрекая себя в ошибках, помешавших ему избежать общего жребия.