Ловец огней на звездном поле - [135]

Я резко остановился и прислушался, но мое собственное дыхание было таким громким, что я не смог разобрать ни слова. И все же мне показалось, что человек (я даже не был уверен, что это дядя) кричит от боли. Не разбирая дороги, я бросился вперед через папоротники, и жирная черная земля скользила под моими ногами, а ветки деревьев царапали грудь, точно пальцы ревнивой любовницы. Чем дальше в Святилище я заходил, тем темнее становилось вокруг. Луна скрылась за плотными дождевыми облаками, температура упала градусов на пять-семь, между деревьями пронесся внезапный порыв ветра, и я почувствовал, что дрожу не то от холода, не то от страха. Кое-как справившись с собой, я взял правее, чтобы выйти к маленькому кладбищу. Крики доносились именно оттуда, но теперь мне казалось, что они исполнены ярости и гнева.

Миновав магнолии и ряды колоннообразных пальм, я промчался мимо нашего места для пикников и достиг дальнего конца Святилища. Там, над могилами, я увидел фигуру человека, который, запрокинув голову далеко назад, грозил небу обоими кулаками, и узнал дядю. Дальше я двигался, стараясь ступать как можно тише; правда, дышал я все так же часто и шумно, но внезапно начавшийся ливень заглушил звук моего дыхания. Серая пелена дождя глушила даже крики, но при свете умирающего фонаря я все равно видел, как сотрясается дядино тело.

Я пошел еще медленнее, потом свернул в сторону и укрылся за кустами.

Дядя стоял над могилами и кричал – нет, ревел от боли, как ревет раненый зверь. Его лицо исказила гримаса страдания, оскаленные зубы и белки выпученных глаз тускло блестели в темноте. Время от времени дядя делал шаг то к могиле жены, то к могиле сына, то к могиле Томми, над которой он успел насыпать небольшой земляной холмик. Останавливаясь, он высоко вздымал сжатые кулаки и свирепо тряс головой. Рубаху он скинул, его джинсы промокли насквозь, но дядя не обращал на это никакого внимания. С его губ продолжали срываться какое-то неразборчивое рычание и обрывки слов – так, подумал я, в отчаянии рычит человек, который потерял все самое дорогое – жену, сына, Томми, Суту… У дяди не осталось ничего.

Молния сверкнула над нами, по небу раскатился гром. Я переступил с ноги на ногу и обнаружил, что стою в самой настоящей луже, погрузившись по щиколотки в дождевую воду и раскисшую землю. Дождевые капли больше не впитывались в лесную подстилку; вместо этого они собирались в ручейки и маленькие потоки, которые петляли между корнями, унося в Алтамаху сухие веточки, опавшие листья, наш пот и дядины слезы.

Ливень закончился так же внезапно, как и начался. Крупные капли все еще скатывались с ветвей и били меня по плечам, но тучи разошлись, и я снова ощутил пронизывающий холод. От земли поднялся туман и заклубился в кронах деревьев. Фонарь возле дядиных ног догорал, и в его мигающих красноватых отблесках дядя казался гигантской черной тенью, поднявшейся из могилы. Я был почти готов окликнуть его, когда он вдруг рухнул на колени, то ли истощив последние силы, то ли дойдя до того предела, когда ломается внутренний стержень и человека уже ничто не способно удержать на ногах.

Внезапно дядя начал заваливаться на спину, но я успел подхватить его, прежде чем он коснулся земли. Крепко обняв его обеими руками, я уложил его голову к себе на колени. Его глаза в упор смотрели на меня, но я сомневаюсь, что дядя меня видел. Его плечи, руки, шея и живот словно одеревенели и не гнулись; каждая жилочка, каждый мускул в его теле были напряжены до предела, но я знал, что скоро ему должно стать легче. Извержение Везувия закончилось, боль, которую дядя держал в себе всю жизнь, вышла вместе с отчаянными криками, которые так меня испугали; остались только физическое изнеможение и отупение, которые часто приходят на смену бурному эмоциональному всплеску.

Не знаю, сколько времени я держал голову дяди на коленях. Время от времени он принимался мелко дрожать; каждые несколько секунд с его губ срывался стон, эхом отражавшийся от мокрой листвы и разносившийся над водой, но я знал, что дядя успокаивается, как в конце концов успокаивается человек, сломленный обрушившимися на него несчастьями. Я не выпускал его из объятий и только крепче прижимал к себе. Мне тоже было больно, но каждый раз, когда я слышал его исполненный муки стон, я понимал, что моя боль не может сравниться с тем, что сейчас испытывал он.

Фонарь давно догорел, а мы все сидели на краю Святилища, вдыхая запах цветущих магнолий, свежевскопанной земли и нашего пота. В какой-то момент дядя забылся в коротком сне, и я осторожно уложил его голову на могильный холмик Томми. Его тело постепенно расслаблялось, к тому же он больше не стонал, а только изредка скрипел зубами. Сжатые кулаки разжались; большая дядина рука спокойно лежала на земле рядом со мной. Над верхушками деревьев в небе появилась луна, и в ее ярком свете я видел и голубоватые вены на его запястье, и старые шрамы на странно белой ладони.

Я помнил эти руки. Сколько раз дядя Уилли опускал эту самую ладонь мне на плечо, и этого обычно хватало, чтобы справиться с терзавшими меня страхами. Теперь помощь понадобилась ему, но я был бессилен преградить путь демонам, готовым его прикончить. Больше всего мне хотелось повернуть время вспять, так сказать – вернуться на поле боя и спасти раненых, но в глубине души я знал – это невозможно. Никогда больше я не обрету покоя и не смогу дать покой дяде.