Ловец - [12]

Выход нашла: подпоясалась так, что тесемки обвивали мое тело, начиная от линии под грудью и заканчивая собственно талией. Косынку же использовала и вовсе не по назначению: накинув на плечи, чтобы прикрыть ту область, которую некоторые оптимистично настроенные в мой адрес мужчины именовали «декольте». Не то, чтобы груди у меня совсем не было, но … Маменька всегда вздыхала и просила модисток «поколдовать» над фасоном, чтобы оная часть дамского образа была более впечатляющей.

В нынешней же ситуации, когда вырез превосходил самые смелые ожидания, грозя перейти в категорию кошмаров, косынка оказалась как нельзя кстати.

Я тихонько вошла на кухню ровно в тот момент, когда Фло суетилась у плиты, повернувшись ко мне спиной, а за небольшим, но добротно сколоченным столом восседала шикарная блондинка в розовой комбинации.

Красавица манерно сморщила носик, поднеся к лицу чашку с напитком, от которого исходил пар и, сложив губы трубочкой, протянула:

— Ну ба, опять чай? А нет чего покрепче?

— Могу дать орех, — не оборачиваясь, отбрила блондинку Фло.

Я усмехнулась, и на этот звук обернулись и старуха, и красотка. И если карга ничего не сказала, то блондинка уничижительно хмыкнула, окинув меня взглядом из разряда: надоели эти нищенки на паперти.

Сказать, что к такому презрению я не привыкла, значит, ничего не сказать. Да, я далеко не идеал, но я была любимой дочкой и, как мне до недавнего времени казалось, обожаемой женой.

Под насмешливым взором девицы стушевалась. Захотелось ответить колкостью, но язык словно прилип к небу, а в голове, как назло, не было ни единой мысли, кроме как: «Не стоит дерзить перед теми, кто дал тебе кров». Зато старуха Фло рефлексией не страдала и назидательно произнесла:

— Ничего страшного, когда над тобой смеются, главное, чтобы не плакали, — а потом с нажимом добавила: — Правда ведь, Марлен?

Блондинка отчего-то потупила взор и поправила бретельку комбинации.

— А ты чего встала столбом? — это уже старушня обратилась исключительно ко мне. — Живо за стол завтракать. Все уже в доки ушли, одни вы, бездельницы, — тут она еще раз зорко глянула на Марлен, — прохлаждаетесь.

— Мне в кабаре раньше полудня и не надо. Репетиции никто в такую рань не назначает, — блондинка напоказ зевнула.

— Репетиция у нее, вишь ли! — фыркнула Фло. — А у меня рынок!

А после старушня загремела крышками. Садилась я с такой же черепашьей скоростью, что и одевалась, и опустилась на табурет ровно тогда, когда передо мною поставили тарелку с кашей. Горячий разварившийся овес в иные времена отбил бы у меня всякий зародыш аппетита (к слову последним я страдала крайне редко), но сейчас я поняла, что лучшая приправа к любому блюду — это голод. Мой желудок согласился с этой умной мыслью и поддержал ее руладой, а рот и вовсе наполнился слюной.

Каша оказалась сытной и вкусной. Я сама не заметила, как выскребла ее до донца. Да и много ли ее там было?

— Больше не дам, — ответила на незаданный вопрос Фло. — Тебе много сразу нельзя: кишки от счастья ополоумят, да и свернутся узлом.

Марлен, наблюдавшая за нами, хмыкнула. Она успела пригубить чаю и сейчас сидела и полировала ногти.

— А ты не хмыкай, вертихвостка. У меня и для тебя работа найдется, пока я на рынок хожу. Вон, примус не чищенный стоит.

Марлен скривилась, словно отхлебнула из бокала уксуса на светском приеме, когда прозвучал тост за здравие монарха. Такой глоток и выплюнуть нельзя, и проглотить сил нету.

— А ты пока посуду помой, — это уже старушня обратилась ко мне.

Фло словно не сомневалась, что все, сказанное ею, будет исполнено в точности. Она повернулась к нам спиной и, подхватив корзину, зашаркала к двери. Когда Фло выходила, я увидела, что за ней — длиннющий коридор, по обе стороны которого — двери, двери и еще раз двери.

Старуха ушла, а мы остались с блондиночкой тет-а-тет. Пауза затягивалась, осенняя толстая муха под потолком жужжала, давя на нервы, а Марлен зябко передёргивала плечами в своей не самой дорогой комбинации из искусственного шелка.

Я вздохнула и попыталась встать. Перемыть гору посуды, что возвышалась возле мойки — задача, сравнимая с покорением дамбы, но деваться мне было некуда. И вот когда я в тишине, полная решимости умереть, но сделать миски и плошки чистыми, похромала к мойке, Марлен удивила меня.

— Давай я перемою.

Я изумилась: с виду эта девушка была сущей белоручкой…

— Да не смотри на меня так. Что я, зверь, что ли, знаю, какой тебя сюда принесли. Весь дом в курсе. Просто с бабулей Фло… она порою чересчур строга бывает, хотя и справедливая.

Из всего сказанного я уцепилась лишь за «бабулю».

— Она и тебе бабушка? — изумилась я.

Блондинка хохотнула:

— Да она тут всем бабушка, ба, бабуля. Всему дому. Она — его негласная хозяйка. Четыре этажа — вот ее царство, в котором слово Фло — закон. А эта кухня — своего рода кабинет, куда пускают избранных.

— А Тим и Том, они же называли ее… — я не договорила, как Марлен серьезным тоном перебила.

— Близнецы? Да Фло для них больше, чем бабка, она для них почти что мать. Стала такой, когда родная подкинула их, новорожденных, на порог этого дома.

Она рассказывала и ловко споласкивала в медном тазу миски. Лишь изредка дергая плечиком, с которого то и дело соскальзывала бретелька.