Love story - [3]

Прошла неделя (та неделя, что стоит года) со дня их первой встречи, и Москва затосковала совсем. Питер тоже сник, он уходил из дома затемно и бесцельно бродил по лесам и замерзшим болотам, выискивая под сугробами несобранную за лето морошку. В один день он нашел в занесенном снежной грязью кювете мертвую девушку из малоземельных крестьян. Она замерзла. Девушке было около шестнадцати, и на ее шее был повязан алый как кровь лоскут ткани. Он отнес тело к ближайшей деревне, положил под дерево и отошел. Снегири сели на ветки и стали петь ей траурные грустные мелодии. В тот же день Питер проводил свою любимую на вокзал, усадил в напряженный паровоз и тот, обрадовано засвистев, покатил по дороге, радостно гудя и распугивая выходящих на рельсы лосей.

Попав в Москву через площадь трех вокзалов, он подошел к таксофону. Сутенерша рядом предложила ему трех проституток на выбор, но Питер отказался. Он набрал номер Grassy, последнего МакЛауда эпохи, с которым никогда не дружил и даже не виделся ни разу. Grassy, долговязый горбун, опирающийся на кривой костыль, со спутанными длинными волосами, но одетый при этом элегантно и чисто, вышел почти сразу. Они, не пожимая друг другу рук, отправились в Заведение.

- Два по сто пятьдесят, - вежливо улыбаясь, попросил Питер замечательного кота-бармена, в котором немедленно узнал булгаковского Бегемота. Кот услужливо улыбнулся и принялся наливать водку из двух кранов, больше подходящих для хорошего пива, в оба фужера разом. Водка была холодной, и фужеры с наклонными ножками, невесть как не опрокидывающиеся, не теряя времени, запотели.

Безобразный горбун, похожий на Квазимодо, прислонил тут же сползший костыль к колонне и сел за столик напротив своего визави. Питер представлял, как это ужасный бродяга, с худыми ногами, теряющимися в тяжелых ботинках, со своей пачкающей кривой палкой входит в столицу со стороны Каширского шоссе, или, наоборот, от Ленинградки, возвращаясь из своих наркотических странствий и поражался. "Мог ли я жить тут", - думал он. Москва встретила его холодным серым дожем. В Заведении было не светло, скорее темно, все окна оказались занавешены желтыми, депрессивными шторами. Звучал Моцарт. Плохо звучал, мягкие стены ловили и глушили божественные ноты. Герои неслышно переговаривались. А через два столика сидели другие посетители Заведения: компания не то пьяных матросов ВолгоБалта, не то римских легионеров. Они были "в штатском", "по гражданке", в просторных кирзовых сапогах, зеленогрязных ватниках и черных, крупной вязки, шапочках-пидорках, и именно это не позволяло выяснить их происхождения. Компания состояла из пяти человек. Выпили они уже по четыре бутылки бормотухи, если считать на каждого, в общей сложности - двадцать. Вдобавок, все они были слепы и помногу жестикулировали.

И еще один посетитель был в Заведении. Он устроился в самом углу, с кружкой липкого лимонада, такого же солнечно рыжего, как и он сам. Золотом горели не только волосы, но и все остальное тело человека. Hаверное, если бы не он, в Заведении было бы совсем черно. Смотрел он усталым взглядом скептика.

Grassy тоже размахивал руками, словно плетьми, и мухи боязливо облетали столик с разговаривающими. Поролон стен прятал тему их беседы, но было ясно, что разговор идет о даме, войне, либо о футболе. Бегемот за стойкой намывал рожицу лапой и позевывал. Яцутко в углу скучал. Должно было что-то случиться и случилось.

- Москва - грязная шлюха! - донеслось из-за столика со слепцами. - У меня ничего нет, она забрала все это! Даже зрение мое принадлежит ей.

- Грязная, грязная шлюха. - поддержали оратора, тихим настойчивым шелестом. - Грязная. Грязная. - В голосах чувствовались восторг и смакование.

- Шлюха. Шлюха...

- Грязная шлюха...

- Мне нужен твой костыль, - сказал Питер решительно. Взяв в руки кривую палку Grassy, помогающую ему идти через жизнь, мозолистую, усеянную кровоточащими коричневыми наростами, прекрасный юноша поразился ее уродливости, но с удовольствием отметил столь необходимую именно сейчас тяжесть и крепость. В нее будто ртуть накачали.

Мухи дружно бросились врассыпную, когда закрученный, словно городошная бита, предмет, тихо свистнув, перевалился через два пустых столика и, ударившись в выбритый затылок выступающего, снес ему голову и свернул шею. Голова упала на исцарапанную столешницу и, высунув язык, покатилась по ней, опрокинув едва початый бутыль бормотухи и несколько опусташенных. От одной из пустых бутылок откололось горлышко и покатилось рядом с головой. Бормотуха смешалась с кровью и забурлила, прожигая полировку. Слепые матросы вскочили с мест. В руках их заблестели короткие обоюдоострые кинжалы.

Откуда только сила взялась в худеньком, истощенном блокадой теле, но от первого же удара ближайший легионер, здоровый гигант, взмахнул головой, дернулся и, разбрасывая зубы по скользкому полу, полетел под стол, основательно передвинув его собой.

Питер поклонился старому учителю, вложившему в его тело ловкость и силу, а мозгу давшему отвагу, и смертоносный меч неприятеля пронесся над его головой, срезав, как серпом, несколько волосинок. Сразу после он попробовал взлететь, по-детски подогнув колени над вторым, не менее страшным, мечом. Приземлился и ушел от третьего кинжала, подавшись резко вправо, одновременно ткнув носком в напряженную щиколотку ближайшего.