Ловцы - [24]

Техничка прибежала.

— Это я… Это мой котенок… Умер он у нас, а закопать не успела.

Юрка Садчиков дерг сверток из рук технички — и ходу. Володя за ним. Садчиков в милицию, и он за ним. Вскоре пришли в школу два милиционера и техничкину дочь увели. Она шла белая-белая и шаталась. Тут мать Милашкина вышла из учительской, тоже вся белая.

— Ну, — говорит, — вы и дряни. Что же с вами будет, когда вырастете? И еще я тебя, гада ползучего, в гости к себе пустила? Если что с той девочкой будет, — это она про техничкину дочь, — я вас обоих на второй год оставлю. Так и знайте. Можете хоть кому жаловаться!

Разревелась. Дверью — хлоп…

Володя заглянул в школьный двор: все, как прежде, только в красном домике теперь жили другие люди. Та техничка давно уехала на родину, к себе в деревню, и дочь свою увезла.

Следующие были «Красные бойцы».

Контора артели в угловом кирпичном доме, рядом широкие двустворчатые ворота с вывеской, к воротам примыкает деревянный домик, сквозь него проделана проходная, окнами в которую и выходит комната Никитина. Вторая смена кончилась, третьей в «Красных бойцах» не было. Тихо, пусто. Он толкнул дверь проходной — заперто изнутри. Постучал кулаком, приставил лицо к маленькому окошку, вделанному в дверь. В проходной зажгли свет. Из комнаты Никитина вышла незнакомая женщина.

— Куда? — строго окликнула она.

— Мне дядю Федю надо!

— Что-то я не слышала, чтобы у него племянники были.

— Да я так… Не племянник.

— Тогда приходи завтра. Сегодня не его очередь.

Это новость! Даже две. Раньше Никитин просто жил тут и одновременно служил, без всяких смен. Теперь, значит, на пересменку… А сам где?

Женщина открыла дверь, подозрительно осмотрела Живодуева.

— Он тебе шибко нужен, что ли? Сходи домой. Может, застанешь, если не рыбалит.

— Никитин не здесь, что ли, теперь живет?

— Здрасте! Ты его давно видел?

— Чуть не год назад.

— Хва-тился… Он, чай, с прошлой осени тут не живет. К Верке перебрался. Верку-то знаешь?

— Слыхал, — соврал Володя.

— Ну, коль слыхал, дуй прямиком к ним. — И она ушла, закрыв дверь в проходную.

Володе стало грустно. Ну вот… Вот и определилось все окончательно. Что именно «все», он не мог бы сказать, но что это неуловимое «все» определилось в его жизни окончательно и что теперь он ни за что не пойдет к Никитину, будь даже сом целиком из золота, — у него сомнений не было.

Поздно вечером наведался к Володе Живодуеву Милюк. Мать спала. Володя лежал на своем жестком топчане, кое-как прикрытом тряпьем, не спалось, все думалось, думалось, а мысли неутешительные. Милюка он почувствовал до того, как тот стукнул в дверь. Услышал: открылась калитка, она у них и на ночь не замыкалась, потом кто-то потоптался перед ступеньками, ведущими к ним в приямок. Начал, наконец, спускаться, придерживаясь рукой за дощатую стену сеней, отчего старые тонкие доски поскрипывали.

Сумасшедшая мысль ожгла Володю: отец вернулся! Его подбросило на топчане. Он сидел теперь, глядя в темноту, в сторону двери. Ждал.

У Милюка вечер был не из легких.

После Опреснокова у него еще одна забота осталась. В тот злосчастный вечер, когда Гришка по дурости жахнул из берданки, мальчишек было двое. Точно двое. Этот конопатый, в кого Гришка угодил солью, — раз. А два? Передавая деньги Опреснокову, Милюк вызнал, кто второй. А-а… Этот… Этих он знал. Паренек бойкий, но шалопай. Рыбак, кажется.

Он пришел от Опреснокова домой, но беспокойство не проходило. А если все-таки дело откроется и пацан возьмет да и вылезет? Что из того, что он не пострадавший? Зато свидетель. Милюк и так и этак прикидывал. Рыбак, значит… Если рыбак, то и к охоте скоро пристанет. А ружье откуда ему взять? Дать ему берданку — и все!

Дать. У нее затвор все равно сносился. Застрелиться можно. Однажды он сам поторопился, подранок уплывал в камыши, не довел затвора — его и откинуло при выстреле, гильза вылетела, хорошо — в сторону… После этого он Гришку предупредил, чтобы поаккуратнее был с ружьем, не спешил.

Все обмозговав на этот счет, Милюк забрал берданку, не очень-то сожалея еще и об этой потере, отправился к свидетелю. Чтобы парнишка перед ружьем не устоял? Быть такого не может!

Едва тронул Милюк ручку на двери Живодуевых — его будто ждали: дверь нараспашку и паренек из нее. Ружье разглядел, совсем будто обезумел.

— Дяденька, — лепечет, — простите, я больше не буду. Честное слово, не буду!

— Ты что? Что не будешь?

— В огород к вам лазить.

— А лазил, что ли?

— За воробьем. Честное слово, за воробьем! Я никогда больше не буду. Ну поверьте, пожалуйста… — Губы у него трясутся, дверь норовит закрыть, давит на нее обеими руками. А Милюк не дает, сунул между дверью и косяком ногу.

— Да не бойся ты. Разве я стрелять тебя пришел?

Не верит. Все толкает дверь, та трещит. Одно название, что дверь, доски в труху изошли.

— Слушай, — сердиться стал Милюк. — Ты баран или думать немного все-таки можешь? Я тебе вот ружье принес в подарок. Да не толкай ты дверь. Бери, бери ружье! Осенью на охоту пойдешь. Захочешь — с нами. Мы возьмем. Из ружья-то умеешь? Вот и хорошо! Теперь научишься, настреляешься. А то что это за мужик без ружья? Я тебе и патроны отдам. Они нам теперь ни к чему. Понял? Мы другое ружье купим, и калибр другой. Понял? Бери. Только с затвором поосторожнее…