Ловцы фортуны - [63]

— Тиффани, — проговорил он, — ты само совершенство, просто совершенство.

— Да, — с улыбкой ответила она. — Я знаю.

Они по-прежнему старались не замечать растущей интимности их отношений и не говорили о чувствах, которые испытывают друг к другу. Чтобы осознать, что это любовь, им надо было бы воплотить ее, довести до конца, отрезать себе пути к бегству… но они еще не были готовы к этому. В Париже в их последний совместный вечер Тиффани вновь устроила в своем номере ужин на двоих, и в этот раз она была в желтых шелках и надела свои лучшие бриллианты. Ей ужасно не хотелось расставаться с Филипом, и потом ее движения были порывистыми, остроумие неотразимым, смех громким, а веселье било через край. С ним она была счастливее, чем с любым другим человеком. Он был ее второй половиной: ее близнец, ее друг, ее возлюбленный. Она ясно видела свое будущее, в личном и деловом плане ее ждал только успех. Все было так, как и должно быть — девушка, у которой было все, получит и идеального мужа.

Весь вечер она ждала, когда же он прикоснется к ней, и после обеда нарочно перебралась на диван, чтобы дать ему возможность сесть рядом. Усталость и слишком большое количество шампанского мало-помалу приглушили их возбуждение. Она смотрела в пол, но краешком глаза наблюдала за его рукой, которая медленно придвигалась к ней. Филип начал ласкать ее обнаженную руку, очень медленно и как бы задумчиво проводя пальцами от плеча до запястья. Он наклонился и припал губами к ее плечу, а потом стал целовать длинную изящную шею. Наконец он встал, прошел через комнату, чтобы закрыть дверь, и вернулся к ней. Обе его руки были протянуты к Тиффани.

— Иди ко мне.

Она потянулась к нему и оказалась — она даже не могла вспомнить, как поднялась — в его объятиях. Пока Филип целовал ее, он освободил ее грудь, спустив платье почти до пояса. Потом он потянул ее за собой на пол.

Через двадцать минут ее одежда была уже в полном беспорядке, волосы рассыпались по плечам, лицо разрумянилось, а тянущее ощущение между ног усилилось так, что его стало почти невозможно переносить. Она ощущала в себе какую-то пустоту, которая должна была быть заполнена, какое-то томление, которое надо было утолить. Но Филип не давал ей этого утоления. Он целовал и лаская ее, он вздыхал, стонал и задыхался, он лег на нее и так сильно прижался, что она ощущала жесткость его тела. Но он не взял ее и в конце концов они отодвинулись друг от друга, дрожащие и несчастные. Филип встал и несколько мгновений смотрел вниз на лежащую на спине Тиффани, на ее обнаженную грудь в обрамлении пышных желтых шелков, ее черные волосы, струящиеся по ковру.

— На следующий год, — прошептала она.

После того, как Филип уехал, Тиффани осуществила свою последнюю задумку, нанеся визит в дом Картье на Рю-де-ла-Пакс, чтобы обсудить возможность открытия их отделения в Нью-Йорке. Альфред Картье с интересом выслушал ее, отметил, что среди его клиентов много богатых американцев, но обращаются они в их парижское отделение, и согласился, что его третий сын Пьер мог бы принять предложение Тиффани и отправиться в Соединенные Штаты. Пообещав всячески содействовать Пьеру, Тиффани удалилась, очень довольная переговорами и уверенная в установлении нового рынка сбыта для своих камней.

Покидая Европу, Тиффани впервые обнаружила, что расставание может причинить боль. И дело было не только в том, что пройдет целый год, пока она вернется и вновь увидит Филипа. Она попала под обаяние Европы, наслаждалась ее космополитизмом и небывалой свободой, дома, увы, недостижимой. Может быть, думала она, это зов ее английской крови.

Она задумывалась не только об этом, пересекая океан на трансатлантическом пароходе. В своей каюте Тиффани не раз разглядывала обрамленную бриллиантами миниатюру, с которой никогда не расставалась. Она пыталась представить, что за женщина была ее мать, и, вспомнив, что ее рождение отняло у матери жизнь, впервые испытала тревожное чувство вины. Алида была молода, красива и счастлива, и, конечно, не хотела умирать. Тиффани впервые испытала подобные чувства, она вдруг поняла, что значит теплота, открытость и доброта. Она даже и не подозревала, что способна на такую нежность, но, должно быть, в ней изначально было заложено семя добра, ожидающее целительного дождя, который пришел к ней в образе Филипа Брайта. Филип, решила она, оказывает на нее благотворное воздействие.

Нью-Йорк тоже был красив, и здесь ее ожидала новая интересная работа — бриллианты требовали внимания своей возлюбленной властительницы. Тиффани обладала чудесным даром быть счастливой там, где она находится, талантом жить настоящим днем. Париж и Лондон померкли, хотя и не были забыты.

И только Рэндольф омрачал картину, отбрасывая угрожающую и зловещую тень на ее счастье. Он по-прежнему был рядом, он терпеливо ждал своего часа, а его любезное обращение могло обмануть всех, кроме нее. И вот настал день, когда он предстал перед ней.

— Пришло время поговорить, моя дорогая.

— Да? А о чем? — хотя Тиффани и знала, что неприятный разговор неизбежен, она тянула время, собирая силы перед неминуемым столкновением.