Ловцы душ - [9]

Эйхендорф де-факто был вторым человеком в Инквизиториуме, сразу после Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона. Но эти должности разделяла такая пропасть, что Лукас мог быть смещён Герсардом в течение часа при помощи одного письма. Однако я знал, что епископ слишком мудр, чтобы избавляться от такого ценного сторонника, тем более что в случае приступа язвы, подагры, геморроя или кожного зуда он всегда мог выместить гнев на своих дворянах или инквизиторах в Хез-Хезроне, и ему не приходилось искать себе жертву аж в Аахене.

– Дорогой мастер Маддердин, – Лукас распахнул объятья, – сердечно приветствую в столице!

Это тёплый приём поразил меня, но и польстил. Даже если Эйхендорф лишь играл, для меня было ценно, что ему захотелось сыграть для меня.

– Наслышан о твоих достижениях, Мордимер, – пояснил он, указывая, чтобы я сел. – Между прочим, и о том, что ты сделал для всех нас в Виттингене. Ты не думал перебраться в Аахен? Я уверяю, что у меня нет таких капризов, как у Его Преосвященства. – Он засмеялся.

– Господи, не оставь его Своей милостью, – закончил я, довольный, что Эйхендорфу не чуждо моё имя и свершения. Что ж, каждый из нас, волей-неволей, имеет в себе немного грешной суеты, даже ваш покорный слуга, который считает себя человеком скромным и смиренным.

– Правильно. Пока Герсард здоров, то и мы здоровы. Но над моим предложением подумай.

– Это большая честь для меня, Лукас, – ответил я. – И я вам глубоко признателен. Боюсь, однако, что самый лёгкий способ заставить Его Преосвященство выписать мне запрет покидать Хез-Хезрон – попросить о переводе в другое отделение.

– Как вы там держитесь? – Он махнул рукой. – Последний раз я видел старика года три назад, и через час он меня уже допёк. Старый ворчун. И злой, как козёл...

Что ж, это были смелые слова для подчинённого епископа, но, коль скоро Эйхендорф так говорил, он, видимо, мог себе это позволить. Думаю, впрочем, что он знал меня достаточно, чтобы быть уверенным, что я не перескажу Герсарду содержание разговора. Кстати, если бы я даже пытался так поступить, я только навредил бы самому себе, ибо вверг бы Его Преосвященство в смущение. А смущённый епископ, со всей вероятностью, постарался бы сделать жизнь бедного Мордимера интересней с трудно описуемым результатом...

– Что привело тебя к нам, Мордимер? Чем я могу помочь?

– Я надеялся, если вы будете так добры, воспользоваться гостеприимством аахенского Инквизиториума.

– И только то? Ешь, пей, живи, сколько хочешь... – Он снова махнул рукой. – Ты здесь по делу?

– Боже, упаси, – ответил я честно, поскольку приехал в Аахена с подачи Риттера и ещё утром не знал, что буду заниматься каким-либо заказом, а тот, который я получил от польского воеводы, был весьма косвенно связан с делами Инквизиториума.

– Я прикажу показать тебе комнату, – сказал Эйхендорф. – Молитва на рассвете, завтрак сразу после.

Это были именно те неудобства, которые связаны с проживанием в отделениях Инквизиториума. Молитва на рассвете. Боже мой, на рассвете нужно засыпать, а не преклонять колени на холодных камнях! А завтрак лучше всего смаковать в ясный полдень. Это будет трудно, но мне придётся приспосабливаться к привычкам и образу жизни хозяев, если я не хотел быстро стать нежеланным гостем. Конечно, никто бы не выпроводил меня официально, но мне дали бы понять, что я не соответствую ожиданиям хозяев.

– Покорнейше благодарю, Лукас.

– Ты один приехал в Аахен?

– Нет. Вместе со мной путешествует драматург Хайнц Риттер, если это имя о чём-то вам говорит.

– Говорит, говорит. – Он рассмеялся, словно воспоминая приятное событие. – У нас ставили «Весёлых кумушек из Хеза». Весьма забавно... Можешь пригласить и его, если хочешь. Он может жить в крыле, предназначенном для гостей Официума.

– Покорнейше благодарю, – повторил я. – Хотя и не знаю, не пренебрежёт ли человек настолько светский, как он, нашим скромным житьём.

– Ох уж эти писатели, – фыркнул он. – Одни девки да вино на уме.

– Не каждый может так, как мы, найти счастье в молитвенном бдении, – признал я.

– Если хотите, можете отобедать с нами – пригласил он. – Мы недавно взяли повара из усадьбы канцлера. И поверьте мне, то, что он делает, это настоящая поэзия, Мордимер.

– Канцлера, – повторил я значительным тоном.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

– Уже знаешь, да? – спросил он. – Конечно, знаешь. Все знают, Жаль, что меня там не было. – Он весело хлопнул ладонью по колену. – Тем не менее, это плохая новость для Империи. Умным он сроду не был, – пожал плечами Эйхендорф. – Но я, однако, не ожидал, что он сумасшедший. Он теперь мог бы и элемозинарию руку пожать...

– Маурицио Сфорца, – произнёс я спокойно и уверенно, поскольку понял, о ком идёт речь.

– Ах, что за проклятая сволочь! – в голосе Эйхендорфа я почувствовал искреннюю неприязнь. – Он прибыл сюда как руководитель папских элемозинариев.

– Совсем вас допёк? – спросил я сочувствующе. – Я вполне могу это понять...

– Дело в Столпене. – Усмехнулся он. – Слышал, слышал. Тому Весёлому Палачу, что его так разукрасил, я с удовольствием пожал бы руку. Я слышал, что этот псих Сфорца хотел отправить тебя в Рим? Это правда?