Ловчий тумана - [3]
Наблюдатель выпил, склонился к Грифу:
— Знаете, почему? Потому что у нас нет будущего. У нас, элиты; золотого генофонда; драгоценным крупинкам, выбранным из миллиардов, тех миллиардов, которые без раздумий были брошены умирать… А теперь у нас нет будущего… Что думаете, я псих?
— Да, — вздохнув, согласился Гриф. Кажется, этот Наблюдатель начинал ему нравиться.
…- Нормальность — что такое эта нормальность, а? — раскрасневшийся Наблюдатель — блестящие глаза, прядь волос липнет к вспотевшему лбу — размахивая руками, едва не смахнул со стола свой стакан.
Рассыпчатая, солнечного цвета, тающая во рту картошка с душистым укропом была давно сьедена; на дне миски плавал один огурец; бутыль же казалась бездонной — или это Наблюдатель незаметно уже достал следующую?
— Нормальность — принадлежность к большинству. Не более того. А попытки определить эту нормальность искусственно — диктатурой меньшинства — обречены на неудачу, рано или поздно. Нас меньшинство, просто пока не все это понимают. Вот ты, Ловчий, скольких отправил на смерть — за последний год, а?
— Мальчика, — неохотно сказал Гриф. Вспоминать не хотелось: — и его мать. Из парижской деревни. Если бы не эта дурацкая псина…
…Собака кинулась из-за дома — огромная мохнатая зверюга метра полтора в холке — молча оскалив двойной ряд острых зубов. Гриф даже не успел ничего понять — среагировало тренированное тело. Отскочив в сторону, Гриф раскроил собаку очередью из уни-стрела.
— Жулька! — срывая голос, к телу чудовища, бросился щупленький белобрысый мальчишка лет семи.
— Ты убил мою Жульку… Ты… — размазывая грязь и слезы по щекам, мальчик обернулся к Грифу.
— Извини, — сказал Гриф, забыв, что из-за маски ребенок не видит его виноватой улыбки.
— Тони! — истошно закричала высокая женщина, кидаясь между мальчиком и Ловчим. Не успела. С замурзаного пальчика ребенка, обвиняюще устремленного на Грифа, сорвался сгусток пламени. — Тони!! — трава у ног Грифа загорелась; уни-стрел, опять сам прыгнув в ладонь, отшвырнул мальчика назад тремя выстрелами. — Тони! Сыночек! — женщину Гриф успел застрелить до того, как с ее засиявших алым светом рук, потек огонь…
— Ее потом Огнеметцами назвали, деревню. В отчетах.
— Да, брось, Ловчий. Мальчика и мать. А остальные? Все, кого твоими стараниями — в Изолятор, а? Думаешь, стерилизация и психологическая обработка, это не смерть? Что, не видел, какими они безвольными куклами становятся после этого, а?
— Я не думал… — Гриф осекся. Как раз такие мысли иногда не давали ему спать — особенно, с тех пор, как Инга…
— Все мы боимся думать, — вздохнул Наблюдатель. — Я сам недавно… Я читал отчеты. Знаешь, там наверху, им уже все понятно, но они тоже психи и они боятся… Они обрезают информацию, каждому — по кусочку, чтобы нельзя было сложить целое — и понять. Чтобы не было паники. Я читал очень много отчетов, Ловчий. Я складывал эти кусочки. Я тоже боялся, но когда я увидел целое — я испугался еще больше. Нас горстка, Ловчий, по сравнению с теми, кто снаружи. Наши деды думали отсидеться в защитных бункерах, пока гибнет мир. А мир не погиб. Он изменился. Обреченные миллиарды выжили, и теперь обречены мы. Теперь мы — двуногие, двурукие особи с убогой интуицией, неспособные зажигать огонь на ладонях и двигать взглядом предметы — теперь мы ненормальные…
На границе лагеря из темноты выступили патрульные, посветили в глаза детектором, узнали Грифа, и так же бесшумно исчезли.
Он брел по тропинке, указанной вчера старостой, через залитый лунным сиянием луг. Высокая трава, почти до плеч, колыхалась серебристыми волнами; огромные цветы сейчас казались черными — будто широко распахнутые глаза, уставившиеся на Грифа. Наверное, аромат этих цветов был головокружительно прекрасен; Грифу неожиданно захотелось сорвать с лица маску, чтобы почувствовать его. Впервые за много лет, с тех пор как он мальчишкой впервые вышел из бункера, кожица маски мешала, казалась чем-то чужеродным. Мы здесь чужие, подумал Гриф, вспоминая слова Наблюдателя. Мы спрятались от мира, когда он погибал; и теперь это уже не наш мир.
Туман начинался постепенно — сперва молочно-белые струйки вились у щиколоток, потом поднялись к коленям. Будто Гриф входил в призрачную реку. «Я пьян, — осознал он, замерев на середине очередного шага. — Что я здесь делаю?» И шагнул еще глубже. Туман накрыл его с головой.
Он шел минут десять — или несколько часов. А может, десятилетий. Остановился, поняв, что окончательно потерял ориентацию.
Вокруг был только плотный мерцающий серебром туман, скрывший весь мир — или только пустоту, которая осталась от мира.
Спасаясь от гибели, их корабль покинул гавань — и заблудился. Теперь они бродили в тумане, пытаясь отыскать путь домой, но дома больше не было. Они были обречены блуждать вечно, пока корабль не развалится или последний его пассажир не умрет от жажды…
«Так, что, получается, в этом тумане можно найти все, что хочешь? — Я думаю — только то, что было когда-то потеряно, господин старший очиститель…»
— Инга, — позвал Гриф, закрывая глаз: — Инга!
— Инга, ты понимаешь, что я обязан сдать в Изолятор это… этого… Как ты могла не сказать мне ни слова!? — взорвался он, не выдержав.
