Лотерея "Справедливость" - [29]

Началось с того, что я встретил Любку, которая хотя по паспорту Любовь, но вообще чистая Любка, даже неловко Любовью называть. Вот что обидно, была бы какая-нибудь там красавица с медалькой за конкурс Красоты, а то — вы бы видели, страшный сон в юбке. Думаю, когда мы познакомились, она мне зелье в водку накапала, мне потом люди говорили, что такое бывает, значит, у меня такое и было. Потому что я ее очень крепко полюбил и даже, дурак, ей об этом сказал и спросил, что она об этом думает. А она смеется и тащит меня со своей семьей знакомиться. Я покупаю торт, а она, оказывается, сирота, бабка у нее умирающая лежит, и брат Любкин выходит ко мне, здоровается и торт из рук вырывает. Не обращай, говорит, на бабку внимания, все равно скоро умрет, айда чай пить. Такой он шустрый, сразу на «ты», «братан», все такое. «Мы простые люди», «я Любку в твои надежные руки». Ладно, в руки так в руки, стали жить вместе. Бабка, как обещали, так через пару недель умерла; я и на похороны, и на автобус для нее потратился, ничего не говорю. Живем, в общем, нормально, хотя брат со своей простотой уже надоел, а чтоб его выгнать, не знаешь, с чего начать. Тут бригада моя выезжать стала, то в Казахстан, то Россию, я — с ними, и денег кучу привожу, а они всё куда-то деваются.

Смотрю, что-то ее брат подозрительно хорошо одеваться стал. А сам не работает. Хотя я хотел его строительством заинтересовать, мужик, думаю, значит, в нем строитель сидеть должен. Он: не, мы простые люди. А я его в угол зажал: что одеваешься тогда и одеколоном пахнешь, раз простой такой? Что, говорю, надушился, как розовый куст, — в морду захотел?

Вообще, обратите внимание, что я это ему сказал спокойным голосом, даже шутливо. Просто смотрю, что деньги исчезают, и надо выяснить куда. Тут Любка начинает делать вид, что за брата заступается, вещи в меня разные кидает, кричит, что я в этот дом копейки еще не принес. Ну, здравствуйте! Может, еще скажет, что и ее бабка сама себя на кладбище отвезла и закопала, а они тут с братом питаются и духами обливаются опять не за мои деньги. Другие, говорю, бабы сожителям пинжак с золотистыми пуговицами с якорьками покупают, а ты от меня вон какие щеки отъела, на лице уже не помещаются, а хотя бы драные носки мне из благодарности купила.

Я опять-таки это говорил не матерно, без драки. А брат ее, забыл он уже, как мне улыбался, шипит на меня и духами своими в лицо воняет. И Любка с ним заодно шипит.

Тогда я, не отрицаю, руки немного расслабил и, может, нарисовал ей и брату на рожах чего-то лишнее. Они видят: им меня не перешипеть — и убежали. На другой день из подъезда выхожу, а мне соседки со скамейки вдруг всю правду раскрыли, да еще с такими подробностями, что сердце как будто бритвой пополам. Оказывается, Любка моя издавна гулящая, а ее в скобках брат — не брат, а ее «сутенер», а по-народному это называется матерно, поэтому не пишу, как. И вот она в мои поездки с ним голая танцевала, потому что первый этаж, и все видно как в кино.

Зашел я домой, стою, слезы текут. А через час милиция пришла, оказывается, у этого ее в скобках брата инвалидность была, а я, по неосторожному обращению с его головой, ему этой инвалидности прибавил. А у него что, на лбу написано, что он инвалид, здоровый такой, я его даже к строительству подключить хотел, а теперь мне что, за это — срок?!

А Любка, как в тюрьму попал, так вообще из головы не выходит. Может, белая птица ей отнесет рассказ на свободу, о том как я жизни здесь трачу лучшие годы.

Поэтому, если можно, вытащите меня отсюда, а Любку внушением через гипноз отучите позориться, хоть бы занавески задергивала, первый этаж все-таки, а когда к ней вернусь, внушите приласкать, и что никому я ничего не ломал, и суда не было. Вам с современной технологией это ничего не стоит, а я тут без ласки загниваю!!!

На приеме

Знахарка оказалась интеллигентной женщиной средних лет. Свою интеллигентность она скрывала: коверкала русские слова и чесала щеку.

Вера сидела в ее глиняном доме; мерзли руки. В соседней комнате на ковриках лежали другие, уже полеченные, пациенты. В предбаннике жужжала очередь. Было холодно, пахло специями.

Знахарка помяла пальцами воздух рядом с Верой и кивнула:

— Сглаз.

Из соседней комнаты закричали:

— Святая Бибихон, у меня уже сорок минут прошло!

— Вставайте, вставайте, — крикнула им знахарка. — В следующий вторник в это же время…

— А от чего сглаз? — спросила Вера, чувствуя, как ладони превращаются в лед.

— Дьявол к тебе пришел, значит. Женщина у тебя есть, зла тебе желает.

«Свекровь!» — радостно подумала Вера.

— А м-м… — начала Вера.

— Можешь меня «Бибихон» называть. В народе меня «Святая Бибихон» зовут, потому что я с бедных мало денег беру. Только у тебя сглаз маленький, непрофессиональный. Не то, что у твоего мужчины. Он ведь бизнесмен, правда? А дела идут неважно.

Вера мерзла и восхищалась: «Все знает, все».

— Надо с него сглаз снять, и к тебе любовь усилить, — говорила Бибихон.

— Усильте! — сказала Вера и попыталась представить, как будет выглядеть Славяновед с усиленной любовью. Перестанет исчезать по вечерам? Обновит ей летний гардероб? Начнет бриться той бритвой, которую она ему подарила, и… и разрешит забрать ребенка от свекрови? Ладно, пусть хотя бы гардероб обновит, а то старье сплошное…