Маленькие быстрые глазки пристально всматривались в нее.
– Извините меня, милочка, вы случайно не жена ему?
– Нет, – ответила Генриетта. – Я просто друг.
– Понятно, – сказала миссис Крэбтри.
Генриетта подумала, что ей действительно понятно.
– Вы уж не обижайтесь, только что это вдруг вы пришли к незнакомой-то старухе?
– Доктор много говорил мне о вас… и о своем новом лечении. Я хотела узнать, как вы себя чувствуете.
– Мне хуже… вот так-то, мне хуже.
– Но вам не должно быть хуже! – воскликнула Генриетта. – Вы должны поправиться!
– Уж я-то не хочу выходить из игры, и не думайте!
– Ну так боритесь! Доктор говорил, что вы настоящий боец!
– Правда! – Миссис Крэбтри минуту лежала молча, потом медленно сказала: – Кто его убил… это же злодейство! Таких, как доктор, нечасто встретишь!
«Таких, как он, мы не увидим боле…[86]» – мелькнуло в голове Генриетты. Миссис Крэбтри проницательно смотрела на нее.
– Не вешайте носа, голубушка, – сказала она и, помолчав, спросила: – Похороны хоть у него были хорошие?
– Очень хорошие, – сказала, желая ей угодить, Генриетта.
– Эх! Хотела бы я поглядеть! – вздохнула миссис Крэбтри. – Скоро отправлюсь на свои собственные похороны…
– Нет! – закричала Генриетта. – Вы не должны сдаваться! Вы же сами только что сказали, что говорил вам доктор, – вместе, он и вы, сделаете открытие в медицине. Ну что ж, теперь вы должны продолжать одна за двоих. Лечение ведь то же самое. У вас должно хватить силы, и вы сделаете это открытие – ради него.
Миссис Крэбтри минуту-другую смотрела на нее.
– Уж очень важно сказано! Постараюсь, голубушка. Больше ничего не могу сказать.
Генриетта встала и взяла ее руку в свою.
– До свидания. Если можно, я зайду навестить вас.
– Заходите. Поговорить немного про доктора – это мне только на пользу. – Озорной огонек сверкнул опять в глазах миссис Крэбтри. – Молодец доктор Кристоу, во всем молодец!
– Да, – сказала Генриетта. – Был.
– Не отчаивайся, голубушка, – сказала старуха. – Что ушло, то ушло. Его не вернешь.
«Миссис Крэбтри и Эркюль Пуаро высказали одну и ту же истину, – подумала Генриетта, – только разными словами».
Она вернулась в Челси, поставила машину в гараж и медленно вошла в студию.
«Вот теперь, – подумала она, – настал момент, которого я так боялась… Я одна. И мое горе со мной».
Как она тогда сказала Эдварду? «Я хотела бы оплакать Джона».
Она опустилась на стул, откинула назад волосы.
Одна… опустошенная… лишившаяся всего… Эта ужасная пустота! Слезы набежали на глаза, медленно потекли по щекам.
«Вот я его и оплакиваю, – подумала она. – Вот я и скорблю…»
О Джон… Джон… И в хаосе воспоминаний… Вдруг его голос, полный боли: «Умри я, первое, что ты сделаешь, – со слезами, льющимися по щекам, начнешь лепить какую-нибудь чертовщину, вроде скорбящей женщины или символ горя…»
Она тревожно шевельнулась. Почему вспомнилось именно это?
Скорбь, скорбь… скрытая покрывалом фигура, очертания едва просматриваются, алебастр…
Она видела очертания. Высокая, удлиненная фигура, печаль скрыта, она видна лишь в длинных скорбных складках покрывала… Скорбь, проступающая сквозь чистый светлый алебастр.
«Умри я…»
Внезапно горечь нахлынула на нее.
– Джон был прав. Я не могу любить. Я не могу отдаться горю всем своим существом. Мидж! Люди, подобные Мидж, они – соль земли. Мидж и Эдвард в Эйнсвике. Это реальность, сила, теплота.
«А я, – думала она, – неполноценный человек. Я принадлежу не себе, а чему-то вне меня. Я не могу даже оплакать мертвого. Вместо этого я должна превратить мою скорбь в скульптуру из алебастра»: «Экспонат № 58. «Скорбь». Алебастр. Мисс Генриетта Сэвернейк».
– Джон, прости меня, – прошептала она. – Прости меня… я не могу иначе.
