Лошадь на крыше - [13]

Была обычная тоскливая суббота, хуже которой бывают только бесконечные воскресенья, а также все старые и новые праздники. Самые веселые и радостные праздники стали вдруг тоскливыми и одинокими с тех пор, как несколько лет назад я обнаружила, что отчаянно влюбилась в неотразимого враля Комарова, женатого и свободного одновременно. Он никогда не ощущал себя женатым до конца, всегда оставляя себе возможность начать все сначала. Или хотя бы увлечься и увлечь за собой кого-нибудь в очередное радостное приключение. Что за жизнь, если в ней нет места неожиданным встречам, волнительным переменам и новым, ярким впечатлениям? Что это за жизнь, если всегда ждать оклика: «Нельзя!»?

До встречи с ним я была просто одна: одна завтракала, одна ужинала, одна ездила отдыхать и нисколько не тяготилась этим, была вполне счастлива, зная, что наступит день, и я обязательно встречу его… День наступил, и оказалось, что раньше я была одна, а теперь стала одинока. И в те дни, когда мне не нужно было идти на работу, я остро ощущала, что обед готовить не для кого, что дома меня никто не ждет, и считала часы, когда же кончатся праздники. Комаров выйдет на работу и утром, в три минуты десятого, позвонит мне, чтобы спросить, как дела. Я отвечу, что все хорошо, и он приедет вечером. Вырваться из этого замкнутого круга я не могла. И когда Комаров время от времени сам пытался обходиться в жизни без меня, я не в силах была заставить себя не ждать его, несмотря ни на что.

* * *

В тот день с самого утра я собиралась пойти в Серебряный бор — подышать чистым воздухом и сочинить на берегу Москвы-реки окончательное прощальное письмо Комарову. Собиралась и все сидела за компьютером. Как только я ставила точку, что-то будто удерживало меня. И я, глядя в окно, как проходит прекрасный июньский день, сидела и писала — сама себе, а кто же еще это будет читать? — «Вот и лето пришло, а я опять одна, со своей тоской… Тоска растет, взрослеет, а я потихоньку старею, день ото дня, день ото дня…»

Так я просидела до семи вечера. Потом встала, как будто меня кто-то толкнул, быстро оделась и вышла из дома.

Есть такое место в Серебряном бору, у самой реки, — небольшая поляна с плакучими ивами и сильно разросшимися кустами волчьих ягод с тонкими красными ветками и небольшими глянцевыми листочками. Там я часто сидела, размышляя о том, почему же все так сложилось у меня в жизни, и смотрела на медленно текущую Москву-реку, в которой отражались облака и прекрасный силуэт высокой старинной церкви на другом берегу.

Но сейчас на моей поляне орала музыка и хохотали подростки, хрустя попкорном и булькая напитками в ярких жестяных баночках.

— Пойти, что ли, подальше, поискать тихое место? — посоветовалась я с внутренним голосом.

— Пойти, но только недалеко… — ответил он, и я почувствовала в этом некоторую многозначительность.

Неподалеку я действительно нашла довольно тихую плешку у самой речки и присела было писать письмо Комарову. В этом, в общем-то, и состоял основной интерес прогулок в прекрасном романтичном месте — походить, с удовольствием и грустью посмотреть на природу, в любое время года напоминающую о бренности всего сущего. Потом, вздохнув, присесть, достать блокнотик, написать письмо, под тихий плеск воды, шуршание листьев… Найти нужные, невероятно важные слова, проникновенные и точные, чтобы Комаров прочитал и наконец все понял…

Я написала пару фраз, подняла глаза и увидела, как разворачивается у причала катер. Скорей всего, это был прогулочный теплоход, за час огибающий Серебряный бор. Если же это переправа, то на нем можно за пять минут попасть в Строгино. Зайти к маме, прогуляться по набережной, подняться к церкви…

В этом красивом, отделенном от города рекой районе прошла моя юность. Там я когда-то была счастлива и уверена в себе наивной уверенностью затянувшегося детства.

Там я гуляла часами со своим рыже-коричневым доберманом по имени Милорд и читала ему монологи чеховских девушек. Милорд рвался с поводка при виде гладких слюнявых боксерш, которых он особо выделял среди всех собак, и все норовил убежать, часика эдак на три — поноситься кругами по улицам, попугать людей, подраться с другими собаками, налаяться до хрипоты и прибежать победителем домой.

В Строгине по-прежнему живет моя мама со своим сыном, моим младшим братом.

Туда недавно переехала новая девушка Комарова, она же — его бывшая жена. Расставшись с Комаровым, она не нашла ничего лучше, как поселиться на соседней улице с моей мамой. В такой огромной Москве мы опять оказались рядом. То были рядом с Комаровым — по разные стороны, а теперь — почти соседки, через речку…

В ту жаркую тоскливую субботу белые силуэты шестнадцатиэтажек на противоположном берегу реки показались мне красивее и заманчивее, чем вся прохлада Серебряного бора, и я без особых раздумий пошла к причалу.

— До которого часа работает переправа? — спросила я толстого матроса, сходя через несколько минут на строгинский берег. Он наматывал канат, и большой катер послушно подтягивался к причалу.

— До семи, — ответил матрос и крикнул: — Кто на прогулку, садимся быстрее!