Лошадь как лошадь - [3]

И в сахаре мансард мне станет зачем-то темно.

Буду плакать, как встарь... Целовать на отчете

Это отчетливое незасохнувшее пятно!

ПРИНЦИП АЛЬБОМНОГО СТИХА

Муаровый снег тротуарами завивается

Как волосы височками чиновника.

Девушка из флигеля косого китайца

Под тяжестью тишины!

Девушка, перегнувшая сны!

Ты ищешь любовника?

     Не стоит! Он будет шептать: Останься!

     Любовью пригладит души непокорственный клок,

     И неумело, как за сценой изображают поток

     На киносеансе,

     Будет притворяться: страдает от вторника

     В гамаке убаюканных грез.

     Разве не знаешь: любовник - побитый пес,

     Которому не надо намордника.

Н а и в н а я ! Песок на арене,

Как любовь, для того, чтоб его топтать,

Я не любовник, конечно, я поэт, тихий, как мать,

Безнадежный, как неврастеник в мягких тисках мигрени!

     Но я еще знаю, что когда сквозь окна курица,

     А за нею целый выводок пятен поспешит,

     Тогда, как черепами,

     Сердцами

     Играет улица,

     А с левой стороны у всех девушек особенно заболит.

И все, даже комиссары, заговорят про Данте

И  Беатриче, покрытых занавеской веков,

Верь! Весь звон курантов

Только треск перебитых горшков.

     И теперь я помню, что и я когда-то

     Уносил от молодости светлые волосы на черном пиджаке,

     И бесстыдному красному закату

     Шептал о моей тоске.

А ты все-таки ищешь молодого любовника,

Красивого, статного, ищешь с разбега,

Тротуарами, где пряди снега

Завиваются височками чиновника!

     Ну что же, ищи!

     Свищи!

     Сквозь барабаны мороза и вьюги,

     Сквозь брошенный игривым снежком плач,

     На нежных скрипках твоих грудей упругих

     Заиграет какой-нибудь скрипач.

СОДЕРЖАНИЕ ПЛЮС ГОРЕЧЬ

Послушай! Нельзя же такой безнадежно суровой,

Неласковой!

Я под этим взглядом, как рабочий на стройке новой,

Которому: протаскивай!

А мне не протащить печаль сквозь зрачок.

Счастье, как мальчик

С пальчик,

С вершок.

Милая! Ведь навзрыд истомилась ты:

Ну, так оторви

Лоскуток милости

От шуршащего платья любви!

Ведь даже городовой

Приласкал кошку, к его сапогам пахучим

Притулившуюся от вьюги ночной.

А мы зрачки свои дразним и мучим.

Где-то масленица широкой волной

Затопила засохший пост

И кометный хвост

Сметает метлой

С небесного стола крошки скудных звезд.

Хоть один поцелуй. Исподтишечной украдкой,

Как внезапится солнце сквозь серенький день.

Пойми:

За спокойным лицом, непрозрачной облаткой,

Горький хинин тоски!

Я жду, когда рот поцелуем завишнится

И из него косточкой поцелуя выскочит стон,

А рассветного неба пятишница

Уже радужно значит сто.

Неужели же вечно радости объедки?

Навсегда ль это всюдное "бы"?

И на улицах Москвы, как в огромной рулетке,

Мое сердце лишь шарик в руках искусных судьбы.

И ждать, пока крупье, одетый в черное и серебро,

Как лакей иль как смерть, все равно быть может,

На кладбищенское зеро

Этот красненький шарик положит!

Октябрь 1915

ПРИНЦИП ГАРМОНИЗАЦИИ ОБРАЗА

И один. И прискорбный. И приходят оравой

Точно выкрики пьяниц шаги ушлых дней.

И продрогшим котенком из поганой канавы

Вылезаю из памяти своей.

Да, из пляски вчерашней,

Пляски губ слишком страшной,

Слишком жгучей, как молнии среди грома расплат,

Сколько раз не любовь, а цыганский романс бесшабашный

Уносил, чтоб зарыть бережливей, чем клад.

И все глубже на лбу угрюмеют складки,

Как на животе женщины, рожавшей не раз,

И синяки у глаз,

Обложки синей тетрадки,

Где детским почерком о злых поцелуях рассказ.

Но проходишь, и снова я верю блеснувшим

Ресницам твоим

И беспомощно нежным словам,

Как дикарь робко верит своим обманувшим,

Бессильно-слепым,

Деревянным богам.

Октябрь 1917

КВАРТЕТ ТЕМ

От 1893 до 1919 пропитано грустным зрелищем:

В этой жизни тревожной, как любовь в девичьей,

Где лампа одета лохмотьями копоти и дыма,

Где в окошке кокарда лунного огня,

Многие научились о Вадиме Шершеневиче,

Некоторые ладонь о ладонь с Вадимом Габриэлевичем,

Несколько знают походку губ Димы,

Но никто не знает меня.

...Краску слов из тюбика губ не выдавить

Даже сильным рукам тоски.

Из чулана одиночества не выйду ведь

Без одежд гробовой доски.

Не называл Македонским себя иль Кесарем.

Но частехонько в спальной тиши

Я с повадкою лучшего слесаря

Отпирал самый трудный замок души.

И снимая костюм мой ряшливый,

Сыт от манны с небесных лотков,

О своей судьбе я выспрашивал

У кукушки трамвайных звонков.

Вадим Шершеневич перед толпою безликою

Выжимает, как атлет, стопудовую гирю моей головы,

А я тихонько, как часики, тикаю

В жилетном кармане Москвы.

Вадим Габриэлевич вагоновожатый веселий

Между всеми вагонный стык.

А я люблю в одинокой постели

Словно страус в подушек кусты.

Губы Димки полозьями быстрых санок

По белому телу любовниц в весну.

А губы мои в ствол нагана

Словно стальную соску сосут.

Сентябрь 1919

КАТАЛОГ ОБРАЗОВ

Занозу тела из города вытащил. В упор.

Из-за скинутой с глаз дачи,

Развалился ломберный кругозор,

По-бабьему ноги дорог раскорячив.

Сзади: золотые канарейки церквей,

Наотмаш зернистые трели субботы.

Надо мною: пустынь голобрюхая, в ней

Жавороночья булькота.

Все поля крупным почерком плуг

Исписал в хлебопашном блуде.

На горизонте солнечный вьюк

Качается на бугра одногорбом верблюде.

Как редкие шахматы к концу игры,

Телеграфные столбы застыли...

Ноги, привыкшие к асфальту жары,