Лось в облаке - [20]

Вадим втянул в себя воздух, собрался с духом и сказал:

— Я всегда хотел иметь брата.

— Я тоже, — отозвался Саня и, помолчав немного, добавил, — только ты понимаешь, что это очень серьезно?

— Конечно, конечно, понимаю! Я все обдумал, — он подполз к Сане на коленках. — Я хочу быть твоим братом. По-настоящему! Может, мы и взаправду родственники, раз наши бабушки живут в одном поселке.

Он ждал ответа с простодушной надеждой на лице.

— Давай сюда руку, — сказал Саня. — Мы должны скрепить нашу клятву кровью. Так полагается. — Вид у него был строгий, непреклонный, взгляд полон вдохновенной решимости.

Вадим, вспыхнув от радости, с готовностью протянул руку. Саня сделал ножом надрезы на своей и его ладонях. Священное рукопожатие и священная клятва — ритуал по всем правилам.

— Повторяй за мной: отныне и на всю жизнь мы с тобой братья! Клянемся никогда не расставаться, любить и защищать друг друга, что бы с нами ни случилось!

— Клянемся! — трижды огласили лес звонкие мальчишечьи голоса, и лось на поляне настороженно замер, навострив уши и шевеля круглыми ноздрями, потом повернулся, вышел из облака и величественно удалился в необъятные лесные чащобы, высоко неся благородную голову.

ГЛАВА 8

За несколько дней до начала школьных занятий в Свирицу пожаловал сам Петр Ефимыч Березин, с тем, чтобы забрать загулявшего сына домой. Приехал он в сопровождении двух вертлявых субъектов подобострастного вида, которые всюду шныряли взад-вперед и буквально обнюхали каждую пядь бабушкиного хозяйства вокруг дома и внутри него.

Березин-старший был плотным, представительным мужчиной, из тех, кто всем своим видом требуют к себе должного уважения. Каждый жест его был выверен, продуман, слова весомы и значительны. Он обладал уверенным басом, который с удовольствием демонстрировал при каждом удобном случае, искусно модулируя самыми низкими нотами. Не удивительно, что он наводил страх своей внушительной персоной на робкую покладистую Ларису и хрупкого Вадима. Роль главы семьи давалась ему безо всяких усилий, поскольку не было ничего проще, чем установить в доме диктат, подавить жену и сына своей волей. Горячая любовь к единственному сыну и наследнику ничуть не умаляла его деспотизма, скорее наоборот, подогревала, ибо Березин считал, что ребенок в четырнадцать лет — да что там в четырнадцать, в двадцать! — не способен принимать серьезные, взвешенные решения ввиду незрелости и незнания жизни. Педагогическими ухищрениями он себя не обременял, попросту пресекал в сыне малейшее проявление самостоятельности. Березин обращался с близкими людьми столь же авторитарно, сколь и с подчиненными, и беспрекословное слепое повиновение с их стороны воспринимал как нечто само собой разумеющееся.

Петр Ефимыч сидел в горнице, на самом крепком стуле, расставив для опоры длинные ноги, и с видом судьи взирал на сына, который стоял перед ним навытяжку, слегка подрагивая, но глаз при этом не опускал, смотрел на отца открыто и с долей вызова, что совсем не нравилось Березину.

— Итак, ты меня ослушался, — пророкотал он, сверля сына осуждающим взглядом. — Ты воспользовался податливым характером матери, сыграл на ее слабостях и любви к тебе и тем самым пренебрег моим доверием.

— Будет тебе, Петя, — дерзнула вмешаться бабушка, — что худого в том, что Вадя провел у нас каникулы? Ты вспомни, каким его к нам отправил. В чем только душа у него держалась! А теперь — эвон какой добрый молодец, глядишь, со дня на день в рост пойдет. За что ты его казнишь, Петя?

— Не выгораживайте его, мама, — строго оборвал зять, — я от сына разгильдяйства не потерплю. Сказано было — на десять дней, а он самовольно остался на все лето. Без меня ты больше сюда не приедешь. А я человек занятой, как ты знаешь. Пусть это будет тебе уроком.

— Приеду, — буркнул Вадим.

— Что-о?! — громыхнул Березин. — Что ты там лопочешь?

— Я снова сюда приеду! — сверкая глазами на отца, как волчонок, заносчиво выкрикнул Вадим, хотя внутри у него все рвалось.

Отец никогда не наказывал его физически, за всю жизнь пальцем не тронул. Вадим не мог понять, отчего, откуда этот страх?

Он побежал и спрятал лицо на груди у деда.

— Эк ты развоевался, Петр, — рассердился дед, — затюркал совсем мальчонку! Чай не в кабинете у себя сидишь да холуев своих распекаешь. Должность твоя глаза тебе застит. Это ведь сын твой родной. Восстановишь против себя, потом трещину не заделаешь. Так что мозгами-то своими начальственными пораскинь.

Петра Ефимыча, давно испорченного властью и вседозволенностью, отнюдь нельзя было назвать глупым человеком. Совсем наоборот: он был умен, изворотлив, дипломатичен и услужлив с вышестоящими. В сущности, именно его конформизм и пренебрежение требованиями морали позволили ему занять нынешнее высокое положение. Благодаря подобной гибкости своей натуры, он и теперь сумел вовремя перестроиться и сменить гневный тон на задушевный, отеческий, каким говорил с Вадимом лишь в исключительных случаях.

— Ладно, сынок, будем считать, что мы с тобой оба погорячились, — произнес он в самом бархатном своем регистре, — иди ко мне, поговорим спокойно. Мама рассказывала, ты тут с хорошим парнем сдружился. Это правда?