Лоренцаччо - [9]
Действие второе
Сцена 1
В доме Строцци.
Филиппо(в своем кабинете). Десять граждан изгнано из одного только этого квартала города! Старый Галеаццо и маленький Маффио изгнаны, сестра его соблазнена, в одну ночь стала публичной женщиной! Бедная малютка! Когда же воспитание низших классов настолько окрепнет, что девочки не будут смеяться, в то время как родители их плачут? Или развращенность — закон природы? То, что называют добродетелью, — неужели это лишь праздничный наряд, который надевают, когда идут в церковь? А в остальные дни недели сидят у окна и, не отрываясь от вязания, поглядывают на молодых людей, что проходят мимо. Бедное человечество? Каким же именем назвать тебя? Именем этого племени или тем, которое дано тебе при крещении? А мы, старые мечтатели, какое пятно первородного греха смыли мы с человеческого лица за те четыре или пять тысяч лет, что мы ветшаем вместе с нашими книгами! Легко нам в тишине кабинета легкой рукой проводить по этой белой бумаге черту, чистую и тонкую, как волос! Легко нам с помощью этого маленького циркуля и нескольких капель чернил строить дворцы и города! Но зодчий, у которого тысячи великолепных планов, не может поднять с земли первого камня для своего здания, если он берется за работу с согбенной спиной и упрямыми думами. Печально думать, что счастье человека — только сон: но что зло непоправимо, вечно, недоступно переменам — нет! Зачем философу, который трудится для всех, смотреть вокруг себя? Вот в чем беда. Малейшее насекомое, появляющееся перед ним, прячет от него солнце. Смелее же за дело; республика — вот это слово нужно нам. И хотя бы это было только слово, все же это — нечто, раз народы восстают, когда оно рассекает воздух… А, здравствуй, Леоне.
Входит приор Капуи.
Приор. Я с ярмарки в Монтоливето.
Филиппо. Хорошо там было?
Входит Пьетро Строцци.
А вот и ты, Пьетро. Садись-ка, мне надо поговорить с тобой.
Приор. Было очень хорошо, и я неплохо развлекся там, вот только — одна досадная встреча, слишком уж досадная, мне трудно ее переварить.
Пьетро. Ну? Что же это?
Приор. Представьте себе, вхожу я в лавку выпить стакан лимонаду… — Да нет, не стоит рассказывать, и я глупец, что вспоминаю об этом.
Филиппо. Черт возьми, что у тебя на душе? Ты говоришь так, словно терпишь муки чистилища.
Приор. Пустяки; злая клевета, больше ничего. Все это совсем не важно.
Пьетро. Клевета? На кого? На тебя?
Приор. Нет, собственно, не на меня. Стал бы я беспокоиться, если бы клеветали на меня!
Пьетро. На кого же? Ну, говори, раз ты начал.
Приор. Я неправ; о таких вещах не надо вспоминать, если знаешь разницу между честным человеком и Сальвиати.
Пьетро. Сальвиати? Что сказал этот мерзавец?
Приор. Это негодяй, ты прав. Не все ли равно, что он может сказать? Человек, лишенный стыда, придворный лакей, женатый, говорят, на величайшей распутнице. Бросим, довольно, я больше не буду об этом вспоминать.
Пьетро. Вспомни и скажи, Леоне; меня так и подмывает оборвать ему уши. О ком он злословил? О нас? О моем отце? А! Клянусь кровью христовой, я не слишком-то люблю этого Сальвиати. Я должен знать, слышишь?
Приор. Если ты настаиваешь, я скажу тебе. В лавке, при мне, он отозвался о нашей сестре в прямо оскорбительных выражениях.
Пьетро. О боже! В каких словах? Ну, говори же?
Приор. В самых грубых словах.
Пьетро. Ах, чертов священник! Ты видишь, что я вне себя от нетерпения, и ищешь слов! Говори, как все было, проклятье! Если слово — так слово. Тут и сам господь вышел бы из себя.
Филиппо. Пьетро, Пьетро, ты непочтителен к брату!
Приор. Он сказал, что проведет с ней ночь, вот его слова, и что она ему обещала.
Пьетро. Что она проведет… Ах, смерть смертей, тысяча смертей! Который час?
Филиппо. Куда ты? Полно! Ты прямо как порох! К чему тебе эта шпага? Ведь твоя шпага при тебе.
Пьетро. Да, ни к чему; идем обедать; обед подан. Уходят.
Сцена 2
Портал церкви. Входят Лоренцо и Валори.
Валори. Как это случилось, что герцога нет? Ах, синьор, какое удовлетворение для христианина эти пышные обряды римской церкви! Кто может быть равнодушен к ним? Разве художник не обретает в них рай своей души? Воин, священник и торговец не встречают ли в них все, что им дорого? Эта удивительная гармония органов, это убранство стен, блещущих бархатом и коврами, эти картины величайших художников, эти теплые сладостные благовония колеблемых кадил и упоительное пение серебристых голосов — все это своим мирским обличьем может оскорбить старого монаха, врага утех; но, думается, нет ничего прекраснее веры, которая подобными средствами старается внушить к себе любовь. Зачем стремятся священники служить ревнивому богу? Вера — не хищная птица; она сострадательный голубь, она тихо реет над всеми грезами, над всякой любовью.
Лоренцо. Бесспорно; то, что вы говорите, совершенно справедливо и совершенно ложно, как все на свете.
Тебальдео Фречча(приближаясь к Валори). Ах, монсиньор, отрадно из уст такого человека, как ваше высокопреосвященство, слышать эти речи о терпимости и священном восторге. Позвольте безвестному гражданину, горящему этим священным огнем, поблагодарить вас за те немногие слова, которые я только что слышал. Найти в речах честного человека то, чем полно твое сердце, — величайшее счастье, какого только можно пожелать.
