Ломка - [4]

Веки Андрея слипались, и он сам не заметил, как погрузился в крепкий здоровый сон молодости.

В эту ночь многие из деревенских, присутствовавших вечером в клубе, пытались понять, что подвигло приезжего на вмешательство. Им и в голову не могло прийти, какие чувства обуревали Андрея. Одни злились на него за то, что не дал добродить буйству крови, не позволил бить, крушить, кромсать, резать; другие (и их было не меньше) одобряли, понимая, что кто-то должен был все это остановить. Одобряли или злились, но не понимали. Все же просто. Если ты приехал в Кайбалы к бабке, — встань на сторону деревенских или в крайнем случае не мешай. В то, что он мент, никто не поверил сразу. Типаж не тот. Но в те решительные минуты, когда он стоял между ними и подсинцами, грозно вперив взгляд не на них даже, нет, а куда-то поверх голов, казалось, что не силы, способной его остановить.

Митька Белов проснулся по-деревенски рано. Отец с матерью уже собирались на птичник. Голова у Митьки гудела от полученного в драке удара. Он не помнил, как и где его вчера заработал. Смутно припоминал, что был в первых рядах атакующих, потом вспышка, потом катался по земле, не помня себя от боли, затем провал, и кто-то ночью, вроде бы Сага, отводит его домой. Что-то стягивало череп. Прикоснувшись к голове, Митька нащупал повязку, подошел к зеркалу и обнаружил рукав белой рубахи, пропитанной кровью.

— Хэ, как на войне прямо, — сказал он вслух.

В это время в комнату вошла мать и обнаружила стоявшего у зеркала парня.

Батюшки, отец ты погляди на него, иди, посмотри на своего оглоеда. Опять дрался и напился ведь, наверняка напился ведь сволочь. Куда тебя черти вечно заносят, горе ты луковое.

Отец, чтобы не принизить свой авторитет сразу не откликнулся, молча доел завтрак и перед самым уходом, грозно насупив черные густые брови, начал допрос

— Подсинцы? — бросил с порога.

— Они, — потупившись, ответил Митька.

— Кто кого? — продолжил отец.

— Да вроде мы, батя.

— Пил вчера?

— Нет. Да не ну правда.

— Врешь, собака. Зашибу. Мать в гроб загонишь со своими пьянками, паскуда такая. Чтоб к вечеру по хозяйству все сделал. Понял? — подвел итог отец и, громыхая кирзовыми сапогами, вышел во двор.

— "Пронесло, — подумал Митька. — А ведь на моей стороне был. Сам дрался в свое время. В открытую сказать не может, но эта еле видная ухмылка на лице. Я ведь не дурак — все вижу.

Митька прошел в соседнюю комнату, где, мирно посапывая, спали два младших брата и сестра.

— Подъем, черти! — во весь голос завопил Митька.

Серега, второй по старшинству после Митьки, резко открыл глаза и немигающим взором уставился в потолок. Видя, что брат продолжает лежать и не предпринимает никаких попыток, чтобы подняться с постели, старшой перешел от слов к действию, отвесив подзатыльник, по его мнению, средней степени тяжести. Серега быстро сел на кровать. Вцепившись обеими руками в металлическую сетку, нервно сплюнул. Со старшим братом, даже обладая редким неукротимым нравом, он все же никогда не решался связываться. Оставив Серегу наедине со злобой по поводу утреннего пробуждения, Митька подошел к семилетнему мальчугану Олежке, сдернул с него одеяло, поднял за левую ногу и приготовился влепить очередную затрещину, но потом, переполненный жалостью, решил ограничиться легким щелчком по лбу. Олежка взвыл, трепыхнулся всем телом, вырвался из Митькиных рук и протяжно вымученно заголосил, уткнувшись в подушку.

— Позор! Как баба воешь, — сказал Митька. — Я тебе втулку на заднем колесе перебрал, подшипник заменил, и все смазал, а ты воешь, — добавил он примирительным тоном.

Олежка ныть перестал, одарил брата ненавистным взглядом и пошел к умывальнику.

Аленка, единственная девчонка в доме, услышав возню братьев, тихонько встала и отправилась на кухню собирать на стол.

Жевали молча, еще не померкла обида после утренней выходки старшего брата. Намазывая масло на хлеб, Митька первым решился начать разговор.

— Ну, как мы вчера? — обратился он к сидящим за столом.

— Да приезжий, гад, помешал. Всю малину нам изгадил. Кстати это он тебе башку перевязал… пустоголовую, — невнятно из-за куска сала во рту пробормотал Сережка и, давясь, прыснул смехом.

— Но, но, но. Соблюдай субординацию, бродяга, а то махом отучу над старшими смеяться, — тоном беспрекословного подчинения сказал Митька, а потом внезапно помутнел и взорвался диким хохотом, обронив бутерброд на пол. — Черт, опять маслом к низу. Олежка, сбегай-ка за тряпкой… Так, слушай меня внимательно. Не знаю, как вы тут будете делить обязанности, но чтобы к вечеру — дрова наколоты, вещи постираны и поглажены, свиньи с курями накормлены, стайки вылизаны, грядки прополоты, жрать сварено. Поливать не надо, вчера дождь был… Полы помоете, паласы пропылесосите. А я пойду коров в стадо отведу, а затем на рыбалку отправлюсь, — подытожил завтрак старшой заранее приготовленной речью и вышел во двор.

— Вот сволочь, — прошепелявил Олежка и, обведя взглядом оставшихся за столом, увидел немое подтверждение удачно подобранному слову.

Взяв в сарае две самодельные удочки, Митька проводил коров и отправился на рыбалку.