Логово зверя - [45]

X

Автомобиль медленно двигался по узкой, неровной лесной дороге, стиснутой с обеих сторон плотными чёрными зарослями. Жёлтый бледноватый свет фар выхватывал из темноты то корявый приземистый куст, вылезший почти на самую дорогу и путавшийся под колёсами, то длинную, опушённую густой хвоей еловую ветвь, мягко, с тихим шуршанием касавшуюся поверхности проезжавшей машины, то мощный кряжистый ствол, временами возникавший на поворотах и проплывавший у самых окон. Но за пределами этого рассеянного, метавшегося при движении из стороны в сторону освещения царил глубокий, непроглядный мрак, который не в силах была одолеть висевшая в небесной выси холодная серебристая луна, скудно мерцавшая своим призрачным, заимствованным светом.

Иван Саныч, вальяжно развалясь на заднем сиденье, раз за разом припоминал недавнюю сцену, произнесённые им речи, его, услышанный всеми, разговор с Сергеем Николаичем, всеобщий восторг, восхищение, умиление, ужас – все те многообразные, смешанные чувства, которые он привык вызывать у окружающих. И чем дольше он думал об этом, тем шире растекалась по его лицу удовлетворённая, высокомерная улыбка, тем сильнее распирало его довольство собой, гордость за себя и свои достижения, за всё то, чего он добился в жизни и чего ещё намеревался добиться. Потому что его планы на будущее были весьма обширны и амбициозны, практически безграничны. Он был не из тех людей, которые останавливаются на достигнутом, складывают руки и текут по течению, отдавшись на волю неверного, изменчивого случая. Иван Саныч привык быть хозяином своей судьбы, он всегда шёл вперёд и только вперёд, не задерживаясь, не сворачивая с заранее определённого, точно просчитанного прямого и единственно верного пути, не задумываясь, не сомневаясь и не колеблясь, отчётливо видя перед собой заветную, вдохновлявшую его цель, ради которой стоило постараться, поизворачиваться, попотеть. Он сделал себя сам, самостоятельно, без всякой поддержки и протекции, исключительно благодаря своим способностям, талантам, бешеной энергии, железной воле и невероятному честолюбию поднялся по карьерной лестнице до самых вершин власти, до научного, а затем и политического Олимпа. И не было во всём мире той силы, которая способна была бы сбросить его с этих сверкающих, головокружительных высот, на которых он утвердился всерьёз и надолго, где он чувствовал себя спокойно, уверенно и комфортно, где он был свой, такой же, как и все прочие, обитавшие там…

Машину вдруг сильно тряхнуло на ухабе, и замечтавшийся, ушедший в свои сладкие думы Иван Саныч, потеряв равновесие, завалился набок. Выпрямившись, он сердито буркнул в спину водителю:

– Нельзя ли поосторожнее? Не дрова везёшь.

– Простите, шеф! – попытался оправдаться шофёр. – Дорога отвратительная. Сам не вижу, куда еду…

– Ладно, поговори мне ещё! – оборвал его начальник, хмуря брови и кривя рот. – За дорогой лучше следи, шляпа.

Вновь удобно устроившись на сиденье, Иван Саныч попытался опять отдаться приятным, гревшим ему душу раздумьям, однако снова настроиться на эту волну уже не сумел. По-видимому, произошёл какой-то сбой в системе, и вместо позитивных, духоподъёмных размышлений в голову ему полезла всякая дрянь – воспоминания о промахах, неудачах, оплошностях, провалах, которые хотя и не в очень большом количестве, но всё же имели место и в его в целом на редкость благополучной, состоявшейся жизни, образуя редкие тёмные пятна на общем светлом, сияющем фоне. И вот теперь по вине растяпы водителя именно эти безобразные чёрные кляксы совершенно неожиданно, не считаясь с его волей, выступили на первый план и живо напомнили ему те малоприятные, порой критические моменты его жизни, о которых он предпочёл бы забыть. Те моменты, когда над его головой собирались тучи, когда всё висело на волоске, когда его карьера, такая успешная, стремительная, блестящая, вызывавшая у всех знавших его восхищение и зависть, могла оборваться в одно мгновение, а он – оказаться на самом дне, на обочине, жалких задворках жизни, в вечной тени, в тоске и отчаянии…

Тут Иван Саныч, точно стряхивая с себя эти мрачные, депрессивные думы – в общем-то совершенно не свойственные ему и посещавшие его лишь изредка и на очень короткое время, как будто случайно, – мотнул головой, испустил глубокий вздох и огляделся вокруг. На его красных, мясистых, плотоядных губах снова заиграла самодовольная, победительная улыбка. Нет, это вздор! Это невозможно. Этого никогда не случится. Пусть бездари и неудачники прозябают на периферии жизни, в безвестности и убожестве, хныкая и жалуясь на свои беды, в которых они сами же и виноваты, и в бессильной злобе осуждая и проклиная весь мир. А он-то совсем другой! Он привык к победам, достижениям, успехам, триумфам. Эта вечная, непрекращающаяся погоня за удачей возбуждает и пьянит его, а временные трудности и препятствия, порой возникающие на пути, лишь раззадоривают и закаляют его, умножают его энергию, усиливают напор, делают его ещё сильнее, агрессивнее, беспощаднее к себе и к другим. И эта бешеная гонка, это постоянное преодоление, ожесточённая, звериная борьба за существование и за место под солнцем, очевидно, будут продолжаться до самого его конца, до последнего его вздоха, до тех пор, пока в нём теплится жизнь. Потому что иначе он жить не может и не хочет, жизнь без успеха, власти и величия ему не нужна, жизнь без всего этого лишена всякого смысла, пуста, скучна и уныла. А он привык жить ярко, широко, роскошно, и жить иначе не согласится ни за что, и никогда не свернёт со своего – единственно правильного и возможного для него – пути…