Логово смысла и вымысла. Переписка через океан - [3]
И вот мы снова увиделись! Разговор был таким живым и интересным, что мы с женой допустили непростительную промашку, о которой вспомнили, когда уже садились в такси: забыли все вместе сфотографироваться.
Перед отъездом из Москвы я позвонил Есину, чтобы попрощаться. Он сказал несколько очень мне приятных слов о книге «Эта короткая жизнь», которую он уже прочитал, и сообщил, что говорит со мной из Екатеринбурга.
Мое последнее письмо Есину датировано 10 июня 2018 года. Я не знал, что он уже его не получит.
Не дождавшись ответа, я решился побеспокоить Сергея Петровича Толкачева, отыскав его визитную карточку в пачке карточек, привезенных из Москвы. Ответ пришел незамедлительно: Сергей Николаевич Есин умер еще в декабре…
Бросился к интернету, чтобы узнать подробности.
«Есин умер не больным и немощным стариком. За все, что он сделал, ему была подарена прекрасная смерть. Сергей Николаевич ушел во сне. Уехал на переводческую конференцию в Минск, где должен был выступить сегодня утром, но не проснулся. Через неделю в Литинституте готовились праздновать 82‐летие Сергея Есина», написала в «Комсомольской правде» Евгения Коробкова, специальный корреспондент отдела культуры.
Значит, после Екатеринбурга он еще успел поехать в Минск.
Неуемный был человек.
Мир праху его.
Семен Резник
Вашингтон
Москва — Вашингтон — Москва
31 января 2011 г. (Письмо переслано Марком Авербухом)
Уважаемый Семен Ефимович! Я буквально несколько минут назад закончил чтение Ваших двух книг — читал и по главам, и одну после другой — и не могу не поблагодарить Вас за столь щедрый дар и не сказать несколько слов о самих Ваших книгах. От Вашей присылки на меня дохнуло забытым уже обычаем, когда писатели посылали друг другу книги, и имело значение именно товарищеское мнение, а не точка зрения вороватой и неискренней критики. Это, пожалуй, первое.
Вы, наверное, сами понимаете, с какой жадностью я прочел два Ваших сочинения. Так сложилось, что почти сразу же, как только пришла почта с книгами, я уезжал на десять дней поближе к солнцу. В прошлом году отпуска летом у меня не было, что будет в году этом неизвестно, а тут нагрянули студенческие каникулы. Протащил Ваши книги вместе со своим компьютером через половину земного шара. Последнюю страницу Ваших «выбранных мест»[3] я уже дочитывал под шумок кондиционера и шелест пальм [4].
Удивительным образом вы умеете обманывать читателя. Когда на 387‐й странице Вы приводите цитату из Рабиновича, предваряя замечанием, что таким образом этот почтенный автор заканчивает обе свои книжки, и когда я начинаю этот пассаж читать, я начинаю волноваться: не может этот почтенный автор такое написать. Для этого надо иметь ум, сердце, не замутненное махровым национализмом, понимание страны и предмета изложения. С чувством облегчения почти тут же узнаю — это Ваше перо [5].
Так вот позвольте Вам, по современной терминологии, «русскоязычному» писателю, сказать, что Вы написали свою книгу замечательным русским языком. Вы прекрасный полемист, иногда я просто хохотал, читая Ваши короткие ремарки. Браво!
Я уже написал коротенькую записку нашему общему знакомому Марку Авербуху, только вынув Ваши книги из упаковки и перелистав их. Боюсь по разным поводам, но мы идем с Вами по одним и тем же следам. И Ф. Ф. Кузнецов, и В. Н. Ганичев — все это и мои персонажи. На пленуме СП России, в самом начале перестройки, когда неизвестно [было], что и куда вывезет, я один единственный не был согласен с назначением этого деятеля «русской православной церкви», перед этим занимавшимся комсомолом, первым секретарем. Ф. Ф. [Кузнецов] был на суде уличен мною в мелком жульничестве, когда он подписал моим именем статью, нужную ему в его политических целях[6].
Знаю я и С. Н. Семанова[7]. Впрочем, недостаточно. Я и не очень всегда лез в писательские дрязги и не всегда вчитывался во все тексты. Вы здесь, конечно, эрудированнее и значительно глубже меня. Собственно успех Вашей книги и книг в известной мере составляет не только чувство уважения и любви к собственному народу — вот написал эту строчку и подумал, а так ли велики различия у людей, говорящих и думающих на одном языке, — но то знание исторических реалий, которые и создают подлинность. Читал с карандашом и коечто пометил.
Естественно, первую «стойку» я делаю на Велижском деле, о котором никогда прежде не слышал. Не слышал я и о поступке [Мордвинова] во время суда над декабристами[8]. Это, конечно, поступок, но это и русский характер, в котором немыслимое благородство иногда уживается с черной подлостью. Мы столько веков прожили с оглядкой: а что скажет барин. Ну, а дальше по тексту шли детали: и полуслепая Каплан[9], которую, оказывается, сожгли в бочке…
Что касается «Протоколов [сионских мудрецов]» то, как и в «кровь младенцев», в наше время уже поверить невозможно. Мне очень давно дали их посмотреть в журнале «Юность». Мне как филологу сразу стало ясно, что от них за версту несет подделкой. Так интересно было, каким образом мог возникнуть у нас этот замысловато‐нелепый текст. Его не окружала ни сакральная тайна, ни какой‐либо ритуал, который давал бы ощущение времени, когда подобное могло появиться. По сути, это так же нелепо, как и «христианские младенцы». Их, правда, можно отнести к заскорузлости средневековья. Меня порадовало, что хоть «мудрецы» — это не русское изобретение
