Логово - [11]

Системы очистки воздуха Мирного были построены словно с космическим запасом прочности, но и они были не вечны. Шестнадцать домов уже бросили, а их фильтровентиляционное оборудование трое механиков разобрали на запчасти, чтоб хоть как-то чинить остальные.

Получая раз в неделю у Марины на Складе свою пайку, состоящую из банок, с которых был предварительно счищен солидол, Малютин так и не допытался у нее, сколько их там еще осталось в «заначке». У сухих концентратов давно вышел срок годности, но пока никто не отравился.

– Да ладно, не парься, Семеныч, – произнес Николай, протягивая ему стакан и гадая, когда же он уйдет. – И за меня не переживай. Я что, слезы лью? Или вешаться лезу, как Петровна? Живу себе, на ферме овощи выращиваю. Со мной проблем нет.

«Вот и не лезь в душу», – добавил он про себя.

– Верно, нету, – кивнул староста. – Но ведешь себя ты так, что мы… как бы это сказать… волнуемся за тебя.

«Да ладно уже, не ходи вокруг да около, дед, – подумал Малютин. – Тебе не за меня страшно, а за себя и остальных. Ты, бывший преподаватель ОБЖ, директор школы, заслуженный, мать-перемать, работник образования, нутром чуешь, что в тихом омуте черти водятся. По-твоему, лучше бы я пил и буянил. А так… ты боишься, что однажды ночью я возьму топор, который стоит в тамбуре, а может, ружье, и буду ходить от дома к дому, как тот маньяк из одной белорусской деревни. Шлюзы, конечно, трудно взломать снаружи. Но не все их блокируют изнутри. Вот этого ты боишься. А на меня тебе плевать».

Николай посмотрел в зеркало на свою небритую физиономию. И вспомнил тех психов, которые устраивали в Америке расстрелы в людных местах, а потом говорили, что у них сдали нервы, потому что жизнь не сложилась.

«У меня в тысячу раз больше причин говорить, что она не сложилась. Как и у нас всех».

Вранье, что время лечит. Просто есть люди, которые о потере близкого человека переживают не больше, чем о сдохшем хомячке. Вот таким время без проблем прижигает раны, особенно если это дело промывать спиртом. А у кого-то и без ядерной войны боль от утраты становится спутником на всю жизнь. Словно по живому оттяпало ногу трамваем. И даже если боль в зажившем обрубке стихнет, то стоит лишь поковырять, разбередить – и снова тянет откуда-то из глубины. И даже то, что временем убило всё тепло и все чувства, не сделало боль меньше ни на йоту. Парадокс. Свою ногу тоже мало кто по-настоящему любит.

– Значит, так. В Клуб хочешь – приходи, а хочешь – нет. Но в караул ты сегодня пойдешь, – тоном, не терпящим возражений, произнес Семеныч. Похоже, именно это и было главной целью его визита. – Забыл, что твоя очередь была вчера? А ты на это плюнул. Так вот, сегодня за тебя никто не пойдет.

Малютин усмехнулся. Опять у старика разыгралась паранойя. Идея, что кому-то надо находиться ночью снаружи, казалась бредовой. А ведь это подразумевало не только выйти и посидеть в «трубе». Надо было, надев «защиту», обходить стену снаружи. Несколько раз за ночь. Либо же дежурить на наблюдательной вышке.

Этой идеей староста загорелся, когда пропали Пономаревы. Вот просто так за ночь исчезли муж с женой, оставив все вещи. А когда у Никулиных пропал сын и вся деревня целую неделю жила в страхе, ложась спать с оружием, патруль был учрежден.

Вначале ходили впятером. Потом сократили до трех. Все равно никого не поймали и ничего не заметили.

Впрочем, Николая, одно время делавшего десятикилометровые вылазки во внешний мир, чтобы наблюдать за флорой, прогулка на свежем воздухе вокруг поселка не пугала. Ему просто было неохота. Он бы лучше полежал на диване и почитал Брэдбери.

Не надо было быть Эркюлем Пуаро, чтоб понять, как все произошло. Жека Пономарев наверняка задушил свою кикимору (крови в комнате не было), куда-то спрятал тело, а потом ушел. Даже не для того, чтоб свести счеты с жизнью, а просто подальше от чужих глаз, в аффекте. А там мог и утонуть, и замерзнуть, и дозу хватануть. Вещи остались нетронуты, даже еда. В чем был, в том и ушел.

А четырнадцатилетний Колька, один из детей, которые родились в заводском подвале, а выросли уже в Мирном, в четырех стенах, мечтал об иной жизни. В Клубе он все книжки перечитал. Хотел, поди, стать крутым сталкером. Поэтому влез, пока все спали, в ОЗК, надел респиратор и взял рюкзак с трехдневным запасом консервов. В своих мечтах он планировал добраться до Москвы, на Урал или в Питер. Конечно, далеко не ушел, и кости его белеют теперь где-нибудь в траве.

– И на хрен это вообще нужно? Кого вы все боитесь? Мы людей не видели уже четыре года, – Николай поморщился.

– Мало ли. Выйдут какие-нибудь из леса… и перережут как кур во сне.

«Или перегрызут», – подумал Малютин, но промолчал.

– Я даже рад был бы незнакомую рожу увидеть.

– Есть такие морды, которые даже ты не будешь рад увидеть, Микроскоп. – В последнее слово-прозвище староста вложил весь сарказм. – Помнишь, я фотографию тебе показывал? Которую Никитич сделал.

Николай вспомнил фотокарточку безобразного качества. И где только Никитич раздобыл старый «Полароид»? И зачем вообще выходить на охоту, если добычи нет?

В здешних лесах даже земноводные исчезли. Подальше от Москвы… там, может, кое-что и было. Вон, Никитич говорил, что раз радиация маленько спала, он с сыновьями хочет аж до Владимирской области дойти. Попробовать свежего мясца добыть. Из окрестных лесов им удалось только двух зайцев принести: тощих, жилистых, с таким горьким мясом, что хоть рот полощи. Говорили, суслики есть, хомячки. Мелких птиц видали. Ворон. Но для прокорма общины этого было мало.