Лога - [60]

— Принес!..

— Да ты не бойся… Смело сдавай, как в контору сдаешь.

Гурьян запустил руку в глубокий карман плисовых шаровар и вынул красную тряпицу.

Макар развернул и залюбовался. Красноватым светом освещало заходящее солнце небольшую, но увесистую кучку платиновых крупных зерен.

— Ого!

— Силов мало у меня, Макар Яковлич!

— Что так?

— Порода крепкая.

— Зато и платина крепкая.

Макар добросовестно расплатился. Утром на другой день он заехал к Гурьяну. На вороте у шахты никого не было. В шалаше спала Фимка. Из глубины шахты глухо доносились удары молота. Макар заглянул в черную яму. Гурьяна не видно было. Каждый удар молота сопровождался тяжелыми вздохами и звуком:

— Кха… кха… кха…

Скоробогатов быстро пошел прочь от шахты, обдумывая, что предпринять, если Сошников докопается до хорошей жилки. Совесть нашептывала ему, что он недоброе замыслил против старого своего работника… Он сказал сам себе:

— «Наживи капитал, чтобы ты был первым, тогда и царь будет делать, что ты захочешь».

Но совесть продолжала нашептывать — «Нужно было предупредить, что лога твои… Воротись, скажи Гурьяну правду. Ведь он честный, трудолюбивый человек, любит работу, любит землю. Тянется к счастью. За это счастье он спит в шалаше на холодной земле»… Однако Скоробогатов отмахнулся от этих мыслей.

Недели три Гурьян не показывался. Потом пришел веселый и принес увесистый сверток все в той же красной тряпице. Сдавая платину, он спросил:

— Не знаю, как быть, Макар Яковлич.

— Что?..

— Заявку буду делать на ложок.

— Ну?..

— Не все причтется тебе сдавать тогда.

Макар нахмурил брови. Он что-то обдумывал. Потом быстрым движением потер лоб и сообщил:

— Не придется…

— Как?

— Лога эти мои. А ты завтра же прекращай работу. Я сам буду там работать.

Сошников удивленно раскрыл глаза.

— Да как же так, значит — я…

— Не спросившись броду — сунулся в воду. Иди, жалуйся… Думаешь, тебя похвалят… Ведь ты хищничал. Работал без всякой заявки. Ты, друг, говори спасибо, что я тебя не представил по начальству. Я мог эту платину у тебя без копейки взять. Но я этого не хочу. Получил, — и поминай Скоробогатова.

Сошников чуть не заплакал от закипевшей злобы. Трясясь всем телом, он запрятывал полученные деньги в карман. На впалой щеке его играл желвак.

— Ну ладно, — со вздохом проговорил Гурьян, — только ты это помни, сударь!

Он не заметил, как в комнату неслышно вошел Телышков.

— Ты кому это грозишь, белобрысый кобелишко? — заговорил он.

Гурьян обернулся.

— Сволочи! — тихо сказал он и быстро вышел.

— Эх ты-и!.. Вздуть надо, ей-богу. Доброй ты души человек, Макар Яковлич! Хищники у него же шаромыжат, а он с ними по-честному расплачивается… Да я бы…

Сошников все-таки не опустил руки. Через некоторое время он обосновался в смежных логах. Ложки были богаты и привлекали к себе старателей. Особенно в это дождливое лето работать было хорошо — лога не пересыхали. Старатели находили и другое удобство: на Безыменке можно было закупать продукты в лавке общества потребителей, — в «грабиловке», как называли рабочие, — и сдавать платину Скоробогатову. А у Баландихи — разгульной, костлявой бабы — всегда можно было найти водку.

В полуразвалившейся избенке, на окраине прииска, Баландиха нашла себе приют.

Похмельная, грязная, ранним утром она выезжала с прииска, в Подгорное за водкой на своей маленькой вислогубой лошаденке. На другой день под вечер возвращалась. На прииске Баландиху звали Маша, ее коня — Шимка, а поездки в Подгорное — «транспорт».

— Вон Маша катит с «транспортом».

В глубоком коробе с увесистой палкой, которой она подгоняла Шимку, Маша ехала мимо разреза к своей избушке.

Первым посетителем обязательно был стражник — грузный, разжиревший Филатыч. Он воинственно шел за коробом. Маша не смущалась. Пока она распрягала лошадь, Филатыч дожидался, сидя на завалине.

— Что, ревизию, поди, назначил?..

— Кончай, потом поговорим! — строго отвечал Филатыч.

— И говорить с тобой не буду. С тобой один разговор, — Маша доставала из-под сена со дна короба бутылку казенки с красной сургучной печатью и подавала Филатычу, говоря: — Лопай, чтоб у тебя пузо твое сгорело!

«Ревизия» на этом кончалась. Филатыч совал бутылку в карман и уходил.

Вечерами у Маши собирались парни, — пили, играли в орлянку, Жестоко дрались березовыми тростями. С ближних приисков приезжали старатели, с перевешанными через седла кузовами, нагружались водкой и уезжали. «Транспорт» шел дальше.

В это лето Маша особенно бойко торговала. В смежных логах собиралось так много народа, что эти лога звали уже не «Акимовскими», а «толчком». Там все было изрезано канавами, прорезами. Дождевая вода катилась с гор в прорезы, а оттуда бойкими ручьями растекалась по логам.

Ахезин распоряжался у отводных канавок. Он старался держаться ближе к скоробогатовским разработкам.

— А что вы думаете, ребята, если бог в дожде вам откажет? — спрашивал Ахезин старателей.

— Не знаем, Исаия Иваныч!

— Вот погодите, — на будущий год откажет!

Но старатели об этом мало думали, — они жили настоящим днем. Да и не к чему было заботиться… Посматривая на небо, они определяли:

— Кичиги выползают, — зима скоро.

Все же, уезжая с приисков, они завистливо поглядывали на скоробогатовские работы, которые не прекращались и зимой.